Что за стенами?

И она посмотрела на Володю сквозь дрему ресниц значительно и загадочно. Володя прикинул, какая из Зой сейчас с ним разговаривает. Пожалуй, та, что была под гримом. А та, с милым, простеньким лицом, та помалкивала смущенно и все еще не знала, куда девать руки и голые коленки. Она все еще не согрелась, знобило ее.

— Хорошо быть сценаристом, да? — спросила Зоя. — Написали, и все должны потом делать, как у вас написано. Стольников! Стольников! Хорошо быть знаменитым, да?

У нее были круглые колени, сильные и мягкие. И, наверно, такие же холодные сейчас, как и ее руки.

— Видите ли, Зоя, я совершенно еще не знаменит, а потому и не знаю, хорошо ли быть знаменитым, — сказал Володя. — Наверное, не очень все-таки хорошо. Все время на тебя смотрят, все время чего-то ждут. Даже в буфете, знаете ли, ждут от тебя чего-то. А ты просто пришел выпить стакан кефира с калорийной булочкой.

— Ага, вы тоже любите калорийные булочки?! — обрадовалась Зоя — та Зоя, со смущенным, простеньким лицом.

— Да. В них что-то есть. Несомненно.

— А вы славный.

— И смешной?

— Нет, не очень. Вас уже обженили, Володя?

Он улыбнулся. Но не обидной, не насмешливой, а скорее, растерянной была его улыбка.

— Нет, еще нет.

— Смотрите-ка! А ведь вы жених вполне.

— Вы находите?

— Нахожу. На студии уже многие девчонки на вас глаз положили. Не обратили внимания, как на вас таращатся?

— Нет. Да вы, наверное, ошибаетесь.

— И надо же, вот я тут, у вас… Что-то я никак не согреюсь. — Зоя потянулась к своему стакану, морщась, глотнула.

— Скажите, Зоя, а что вы делаете на студии?

— Я? — Зоя задумалась, вдруг опечалилась.

Эх, не стоило задавать ей этот вопрос. Случайный разговор случайно встретившихся людей ведь хрупок. Слово не то сказал — и легкая, ни к чему не обязывающая болтовня, глядишь, уже и в иное вырастает, уже обязывает, печалит, ранит душу.

— А разве сразу не видно, кто я? — спросила Зоя. В хрипловатый ее голос вплелась ожесточенная глухая нота. — Актриса — вот я кто! Правда, я только в эпизодах занята, но… — замолчала Зоя. И вот сейчас, когда она уж очень загрустила, обе Зои слились в ее лице, общей зажив печалью.

— Эпизоды — дело вполне серьезное, — сказал Володя. — Можно и крошечную роль так сыграть, что всем запомнится.

— Да, да, про это я знаю, слышала уже.

— В нашей картине вы снимаетесь?

И этот вопрос тоже не следовало бы задавать. Но уже покатился, покатился разговор по своему собственному руслу, под стать дождю за окнами и правдивым этим прямым кипарисам.

— В вашей? В этой комедии? Да, но без единого слова. На проходах, ради рублей. Я ведь не комедийная. Говорят, у меня глаза как у Чурсиной. А кто говорит, что как у Самойловой. Ваш режиссер — мы с ним приятели, — когда выпьет, все твердит мне: «Зоенька, тебе Федру играть, Катерину…» Он у вас забавный, режиссер ваш. Когда выпьет. Размечтается, раскричится. Правду ему подавай! Глубину! А утром, глядишь, опять штампик за штампиком выпекает. «Метры, кричит, мне нужны!» И вся правда. Спасибо — вот вы что-то там придумали, живые подкинули словечки. Откуда у вас они? Вы такой тихий, и вдруг… Это талант, да? Ничего в человеке вроде бы и нет, а начнет играть или писать, и ты веришь ему. Странно, правда? Послушайте, вы так и не сказали про мои глаза. Верно, что они трагические? Один знаменитый оператор — мой большой приятель, — он мне как-то сказал: «С такими глазами, с таким голосом тебе всего ближе краски трагические». Правда, здорово сказано — краски трагические?! А вы что скажете? Я вам поверю.

— Я еще мало вас знаю, Зоя.

— А первое впечатление? Многие очень умные люди считают, что первое впечатление — это все.

— Так я как раз не из этих, не из очень умных. — Володя попытался отшутиться, он даже изобразил на лице этакую глупую улыбочку. Он все еще надеялся погасить начавшийся разговор. Страшил его этот обвал вопросов. Пугали эти глаза, если и не трагические, то наверняка несчастные, какими она смотрела сейчас на него. Ей лгали, ей давно уже многие лгали, полагая, что это наилучший и уж наверняка наилегчайший путь к ее сердцу. Не хотелось ему ей лгать. Да он и не сумел бы сделать это с той обязательной крупицей вдохновения, без которой не родить утешительной, уютной этой лжи. Его чувство смешного было бессильно сейчас помочь ему.

— Ну, а раньше, до кино, что вы делали, чем занимались? — спросил он, пытаясь как-нибудь поменять разговор.

— Все как у всех, — сказала Зоя. — Как у многих. Кончила десятилетку, не попала в институт иностранных языков, поступила на работу.

— Куда?

— В нашем благословенном городке какая уж там особенная работа. Курорт, знаете ли. Это вам горы да море, а нам… Летом я даже и не купаюсь. Толкотня. Надоело. Ну, а если уж это вам важно знать, стала я воспитательницей в детском садике.

— И ушли, не понравилось?