Что же тут сложного?

Для того и нужна черная пятница: это призыв к Матушке Санте. И хотя дети мои стали старше и не считают весь год дни до Большого Праздника, в Рождество меня каждый раз охватывает страх подвести моих птенчиков. Покупайте прямо сейчас по выгодной цене, мадам, кричит каждая реклама, в противном случае вас ждут муки ада – искать подарки за полную стоимость в опустевших магазинах, – и вы неминуемо разочаруете детей, которые до сих пор верят в Санта-Клауса. При том что от их папаши помощи ждать не приходится, максимум, на что его хватает, – поинтересоваться в половине девятого вечером двадцать четвертого декабря: “Что мы подарим Эмили?”

Слава богу, Бену я уже заказала четвертую “плейстейшн”. Приставка настолько популярная, что сейчас ее уже не найти, все раскупили. Впервые я приготовилась заранее, как настоящая организованная мать. Бен сказал мне, что хочет только “плейстейшн”, потому что у нее клевый беспроводной контроллер. Да, я тоже понятия не имею, что это такое.

Я прекрасно знаю, что не следует поощрять цифровую зависимость сына, но я только что получила первую за семь лет зарплату – аллилуйя! – снова почувствовала себя хозяйкой собственной жизни, и мне захотелось подарить что-нибудь Бену и Эм. Когда дети были маленькие, я часто ездила в командировки и всегда привозила им подарки – из чувства вины. В конце концов у Эмили образовалась коллекция Барби в национальных костюмах тринадцати разных стран, поскольку ходить по магазинам мне было некогда и куклу я покупала уже в аэропорту, торопясь на посадку. Не так давно, когда мы готовились переезжать, отдали всю коллекцию в благотворительный магазин, и Эмили сказала, что никогда их не любила, – наверное, потому, что каждая Барби означала: мама опять уехала. Я призналась, что чувствую то же самое: куклы были символом чувства вины, от которого у меня никак не получалось избавиться, пока я пыталась одновременно действовать на два фронта. Сейчас даже не понимаю, как я ухитрялась так жить: с международных рейсов мчаться к требующим повышенного внимания малышам и следить, чтобы они не вытерли выпачканные в хумусе ладошки о мой темный деловой костюм. Та женщина, которой все это удавалось, кажется мне сейчас такой же чужой, как актриса из фильма. С одной стороны, я ужасно по ней скучаю, с другой – испытываю облегчение, словно чудом спаслась.

– Великобритания готовится к семи дням очень и очень выгодных сделок! – заливается мерзкая жизнерадостная ведущая. Я выключаю приемник, глажу Ленни, которому не терпится позавтракать, – “Сейчас, малыш”, – открываю банку корма, ставлю кастрюлю с водой на “Агу”, и тут сверху доносится гневный вопль. Ну что там еще?!

07:12

– От того, что ты будешь на меня так орать, мы ее быстрее не найдем, молодой человек. КАК ТЫ МЕНЯ НАЗВАЛ?

По Америке гуляет вирус Зика, нас убьют если не комары-переносчики, так чокнутые джихадисты с бородами, но это все чепуха. Главное, что пропала левая бутса Бена. И во всем виновата я. Потому что в порученной мне роли матери подростков, которых с радостью прикончила бы, я виновата абсолютно во всем, даже в том, о чем слыхом не слыхала или просто позабыла, – последнее, чего уж там, весьма вероятно. (Рой, ты не видел бутсу Бена?)

– Я положил ее сюда, – Бен разъяренно указывает на пол – вернее, на то место, где должен быть пол, не будь он завален всякой всячиной. Мой сын явно соревнуется с сестрой, в чьей комнате ковер меньше виден.

– Бен, я убирала и пылесосила здесь в воскресенье.

– Ну блин! Так вот почему я не могу ничего найти. – Бен пожимает плечами и одновременно вскидывает руки к потолку, как Чендлер, его любимый герой из “Друзей”. Учить иностранные языки мои дети отказываются наотрез, зато бегло говорят на дерзком и саркастичном языке американских ситкомов, против которого простая логика бессильна.

– Пожалуйста, Бенджамин, не произноси при мне слова “блин”. Я пытаюсь тебе помочь. Если бы ты следил за своими… – Но мою домашнюю проповедь прерывает еще более гневный вопль. На этот раз он доносится снизу.

07:17

– Почему этот долбаный принтер вечно работает через жопу?

– Эмили, пожалуйста, не ругайся.

– А я и не ругаюсь. Мне надо распечатать эту чертову контрольную по истории. БЛИН!

– Ты слышала, что я сказала? Не ругайся.

Эмили угрожающе щурится:

– Какая же ты лицемерка. Ты ругаешься. Папа ругается.

– Не ругается.

Дочь презрительно фыркает, как лошадь. Будь у нее копыта, она сейчас взрывала бы ими землю.

– Каждый раз, как папа ударится башкой о балку у задней двери, то есть раз по семь на дню, он говорит: “Гребаный дом!”

– ЭМИЛИ!

– Эмили сказала “гребаный”! Эмили сказала “гребаный”! – нараспев повторяет Бен, спустившись из комнаты, дабы насладиться унижением сестры.

– Бенджамин, во что это ты играешь?

– В “Мортал Комбат”, – бормочет он.

– Что ты сказал?

– Там нет никакого насилия, мам, – торопливо добавляет он.

– Это в “Мортал Комбат” нет никакого насилия? Ты меня совсем за дуру держишь? Ну-ка выключи сейчас же. Дай сюда! Я сказала, дай сюда. Значит, так, молодой человек, я на неделю забираю у вас все гаджеты.