Что же тут сложного?

Что ты делаешь, Кейт? Неужели ты до такой степени боишься показаться старомодной кошелкой и твоя самооценка настолько слаба, что ты готова заплатить за то, чтобы тебе специальным пылесосиком высосали жир из складки на животе, столько же, сколько стоит новая кухонная плита?

Увы, кажется, так оно и есть.

Две красотки за стойкой в приемной клиники похожи на стюардесс из прошлого, когда в самолете ты чувствовал себя богатым путешественником, а не рабом на галерах, который втридорога заплатил за пачку чипсов и сидит в такой теснотище, что нечем дышать. Безупречный макияж, пудра с блестками, пьянящий аромат духов. Не хватает лишь изящных шапочек со значком, а жаль. Мне предлагают присесть, спрашивают, не хочу ли я чего-нибудь выпить. Список напитков впечатляющий, но от волнения я выбираю чай с лакрицей, который терпеть не могу. Это точно чай? Может, заказать капучино? Нет, я здесь для того, чтобы изменить контуры моих упрямых зон, которые так упрямятся не в последнюю очередь из-за кофе с молочной пеной.

Вместе со мной в приемной сидят еще трое; мы стараемся не встречаться друг с другом взглядом. Несмотря на фоновую музыку и успокаивающий минималистский дизайн, я не могу отделаться от липкого стыда за то, что здесь нахожусь. Молодо выглядеть стремятся все, но никому не хочется, чтобы его застигли за попытками сохранить молодость с помощью всяких махинаций. Пусть это будет наша постыдная тайна, столь же “деликатная”, как работа клиники.

Одна из секретарш подходит к мужчине напротив, который закрылся газетой, я поднимаю глаза от статьи о том, как можно укоротить большой палец ноги (популярная процедура, между прочим), и понимаю, что это известный актер. Ну или был известным в восьмидесятые, сейчас-то уже не так, конечно. Некогда красивый и представительный, теперь актер кажется беззащитным: голубые глаза слезятся, рыжеватые волосы немилосердно зачесаны назад, чтобы скрыть, как мало их осталось. Догадавшись, что я его узнала, он грустно кивает и торопливо уходит в смежную комнату. Что такого может сделать мужчина под семьдесят, чтобы сохранить прежнюю внешность? Надо будет спросить у Кэнди, она в контурной пластике разбирается лучше, чем Мэри Берри в кулинарии.

17:43

Простая и безболезненная липосакция, которую якобы можно сделать в обеденный перерыв, оказалась вовсе не простой, да и в обеденный перерыв я не то чтобы уложилась. А о том, что это совсем не больно, расскажите подушечке для иголок.

Из клиники я выхожу вся перебинтованная и с запасом послеоперационного компрессионного белья – разновидность коррекционного, только особого назначения. Голова кружится.

Пошатываясь, стою на тротуаре, пытаюсь поймать такси, как вдруг звонит телефон. Без всяких предисловий матушка продолжает разговор с того самого места, на котором мы его завершили.

– Я боюсь, Кэт, что если на Рождество возьму с собой Дикки, то ему придется ехать в машине с Питером и Шерил, а ты же знаешь, какая Шерил чистюля. Вдруг с Дикки случится беда? Нет, милая, я не хочу так рисковать. Лучше в этом году останусь дома. Ничего страшного, схожу к нашей Джули…

Я притворяюсь, будто связь прервалась, и нажимаю отбой.

В такси вспоминаю, что в клинике мне дали сильные обезболивающие, но принять их не решаюсь, а то еще засну прямо на презентации. Как называлось то древнее орудие пыток, утыканное внутри гвоздями? Железная дева? Ни дать ни взять я после липосакции.

Пробки жуткие. В результате я опаздываю в “Браунз-отель” на встречу с Грантом Хэтчем, которого знакомые из сферы розничных продаж прозвали Бренд. Ну еще бы. Хуже другое: о встрече попросила моя компания, и начинать ее с опоздания – последнее дело. Причем изливать на него извинения бесполезно, поскольку Грант – козел, да еще какой. Да и после того, как во мне понаделали дырок, я в буквальном смысле могу что-нибудь на него излить. Представляю, как из меня, точно из фонтана Треви, струится “эрл грей”. Нет, Гранту об этом знать совершенно незачем.

Вхожу в бар, и Грант демонстративно смотрит на свои наручные часы размером со снежный шар, испещренные множеством циферблатов и минимум с четырьмя головками сбоку. С таких впору нанести ядерный удар по Пхеньяну, но показывают ли они время?

Грант встает, расправляет плечи, словно готовясь к поединку. На нем черная рубашка-поло, которая изо всех сил старается удержать то, что скрывается под ней, и отутюженные черные джинсы. Он огромный, неповоротливый и совершенно лысый, точно Будда, который променял медитацию на капитализм и ни разу об этом не пожалел. Под золотым медальоном на его шее видна верхняя часть татуировки. Говорит он с таким вязким южно-лондонским акцентом, что на нем запросто можно записывать свои страхи.

– Кейт. Наконец-то, – скрипит он.