Что значит мыслить? Арабо-латинский ответ

5. Это ясно видно у аль-Газали, чьи рассуждения передает Ибн Туфайль. Суфий, утверждающий подобно аль-Халладжу: «Я – Истина» (anâ al-Ḥaqq), изъясняется лукаво. Если это «я» есть он сам, то он говорит лишь как поэт или как человек, опьяненный любовью. Ведь, строго говоря, человек никогда не обожествляется, ему никогда не достичь слияния с Реальным или Истиной, а если и необходимо соединиться с «Богом», то союз этот может состоять лишь в том, чтобы обладать лишь одним сознанием – сознанием Бога, или вернее, чтобы самоустраниться настолько радикально, что в этом «сознании» без цели и дистанции не будет уже ничего, кроме Бога. Совпадение здесь столь совершенно, что оно обезличивает вкушающего. Оно означает не слияние индивида с Богом, не реальное его растворение, а некое испарение субъекта, в котором по устранении всякого сознания остается только Бог, постигаемый как Бытие, единое само по себе. Если учитывать игру слов, основанную на корневом чередовании в арабском w-ḥ-d (откуда и слово wâḥid, «один»), выходит, что правильно понятый союз (ittiḥâd) есть на самом деле не что иное, как tawḥîd, то есть исповедание и проповедование единства Бога или, точнее – поскольку акта мышления-отражения больше нет, – состояние бессознательного сознания, в котором происходит исключительное явление исключительности Бога.

Таким образом, человек, отмечает исламовед Тосихико Идзуцу, не является субъектом опыта уничтожения: «этим субъектом является, скорее, сама метафизическая Реальность», и «человеческое переживание fanâ’» есть, в общем, не что иное, как «самосбывание Реальности». Описывая процесс, ведущий к прямому зрению (mushâhada), Авиценна между прочим говорит о посреднике, который соединяет (muwaṣṣil) нас с первым Благом, а затем исчезает в явленности Истинного, которое он передает: «посредничество состоит в том, чтобы в каком-то смысле избавиться от самого действия посредничества». Мыслить – не значит преображаться в некоем поглощении. Мыслить – не значит уничтожаться, растворяться, как капля или волна в океане, но значит обретать состояние парадоксального сознания, которое покидает свою собственную живую форму и, погрузившись в «Бога», преисполнившись Его, становится Его явлением и больше ничем. Это и есть вкус: состояние смерти для мира и для себя, в котором является в своем единстве Бытие, необходимое само по себе, принцип существования всех вещей. Ошеломляющая идея: помимо того, что характеристика вкуса как «переживания того, что происходит только в отсутствие сознания» близка к определению бессознательного (если не сказать – смерти), такое его понимание, как кажется, ведет – чему воспротивились бы все цитируемые нами авторы – к уничтожению свидетельства, самой идеи свидетеля, которая, между тем, служит в исламе основой понятия shâhada, то есть исповедания веры.

В своей «Книге, избавляющей от заблуждений» аль-Газали, стремясь растолковать идею вкушания, обращается к поэзии аль-Мутазза: «wa-kâna mâ kâna mimmâ lastu ’abhkuruhu», говорится в одном из его знаменитых стихов, что, среди прочих возможных вариантов, переводится как «Что бы ни случилось, я не скажу об этом ни слова». Принято считать, что в понимании аль-Газали вкусившему не хватает слов, чтобы выразить состоявшееся явление Бога. Однако, учитывая сказанное нами выше, следует читать эти слова иначе. Они не утверждают, что опыт вкуса неизъясним, что то, что произошло, произошло (kâna mâ kâna) и оно превосходит всё, так что вспомнить, назвать, выразить его невозможно. Нужно читать более буквально: то, к чему привел вкус, чему он дал место и о чем я не могу сказать ни слова по причине моего самоустранения, – это то, что зовется «Богом»: kâna mâ kâna, то есть Он был то, что было, всегда (в настоящем времени, подтверждающем прошлое): Он есть то, что есть.

«Kâna mâ kâna» – это арабская версия «Ego sum qui sum» из Вульгаты (Исх. 3:14), когда Бог отвечает спросившему его имя Моисею: «Я есмь Сущий», и затем добавляет: «так скажи сынам Израилевым: Сущий [тот, кто есть] послал меня к вам». Доставил же его вкус.