Чтоб полюбить сильней...

Близился полдень, когда в стороне от трассы мы заметили несколько сорок, взволнованно стрекотавших и перелетавших с дерева на дерево. Сороки собираются группами неспроста, а уж если подняли такой крик, то так и знай, что случилась какая-то лесная беда.

Когда мы свернули в направлении сорочьего крика, то, не пройдя и двухсот шагов, увидели такое, отчего у каждого из нас защемило сердце. Перед нами с поникшей головой, подогнув под себя длинные, стройные ноги, лежал лесной красавец — великан-лось. Туловище его застряло между двумя соснами, и он оказался в самой настоящей ловушке. Лось был мертв. По глубоко вспаханной земле и ободранной коре деревьев можно было судить, что борьба за жизнь была яростной. Тут же валялись и клочья шерсти. Правая передняя нога животного вытянута вперед, словно попавший в ловушку гордый хозяин ильменских лесов в последней отчаянной попытке освободиться привстал и тут же, обессиленный, рухнул вниз, чтобы уже никогда не подняться.

Мы долго стояли над погибшим животным и думали, как могло случиться, что умный и осторожный зверь попал в такую, казалось бы, нехитрую ловушку.

Наше воображение нарисовало следующую картину. На трассе высоковольтной линии устанавливались металлические опоры. Ставили их в скальном грунте. Дело не обошлось без взрывных работ. Привыкнув к шуму работающих людей и механизмов, лось спокойно кормился недалеко от места работы. Когда же прогремел оглушительный взрыв, он в ужасе, не разбирая дороги и ничего не видя перед собой, кинулся вперед. Громовые раскаты взрыва, многократно повторенные эхом Ильменских гор, гнали насмерть перепуганное животное. Лось, мчавшийся с огромной скоростью, втиснулся грудью между деревьями, да так и остался навсегда в этих тисках.

Одноглазый

В то лето мы работали в «поле» — одни вели геологическую съемку, другие занимались лесоустройством, третьи изучали животный мир. Палаточный городок наш был раскинут на самом берегу озера.

Пищу мы готовили тут же, на берегу, и часто привлеченные нашими «дарами» к берегу подплывали дикие утки, иногда целыми выводками. Особо отчаянные утята отваживались выходить к нам на берег. Целых три выводка — более двадцати утят стали постоянными посетителями нашей «столовой».

Вначале все утята казались одинаковыми, а потом мы стали различать не только выводки, но и птенцов. Особенно запомнился один утенок. Или он напоролся на сучок, или ему выклевали глаз в драке — не знаю, но только левого глаза у него не было, и, чтобы рассмотреть что-нибудь, утенку приходилось «кособочить» свою голову. Поэтому создавалось впечатление, что он плавает боком. Но этот недостаток с лихвой покрывался буйством его характера и какой-то особой отчаянностью. Наклонив голову и уставив свой единственный глаз на добычу, утенок с непостижимым проворством устремлялся к брошенной кем-нибудь рыбешке и, к великому удовольствию кормившего, почти всегда опережал других утят.

Как-то, поставив лодку на якорь недалеко от берега, я раскинул удочки и начал рыбачить. И тут меня окружил выводок уток. Среди утят я заметил своего старого знакомого — одноглазого, который тут же стремительно нырнул за наживкой. Сколько я его ни гнал, бил по воде длинным удилищем, махал руками, ругал, одноглазый неизменно нырял под мою лодку и подбирался к крючку. Я был вынужден снова и снова вытаскивать леску и опять забрасывать. Вдруг я почувствовал, что на моем крючке сидит не какой-то там окунишка, а кое-что посолиднее.

Каково же было мое удивление, когда, подтягивая к лодке леску, я обнаружил на конце ее одноглазого, который, растопырив крылья, старался освободиться от злополучного крючка.

Старая утка взволнованно металась вокруг лодки и была готова броситься на обидчика, защищая свое неразумное чадо.

Отцепив одноглазого от крючка, я с досадой перекинул его через лодку на другую сторону, и он, что-то лопоча на своем утином языке, как ни в чем не бывало поплыл в сторону берега, временами косясь и оглядываясь на меня.

За лето утята подросли, стали подниматься на крыло, и их уже трудно было отличить от взрослых. Они все реже и реже подплывали к нашему берегу и, наконец, перестали появляться совсем.

С деревьев облетали листья, а к югу тянулись караваны птиц. Улетели, очевидно, с ними и наши знакомые утята, теперь уже взрослые утки и селезни.

Прошел год. Снова зазеленели деревья, расцвели травы… И однажды к берегу, где мы когда-то кормили рыбешкой наших утят, подплыл выводок черненьких пуховичков. Их привела взрослая утка, с довольно своеобразной манерой держать голову. Уж не наша ли это знакомая? Приглядываюсь: у нее также нет левого глаза.

Много раз еще приходилось встречаться с одноглазым и его братьями и сестрами, но с каждой новой встречей утята становились все более осторожными и пищу из наших рук принимали уже с опаской.

Прощание

Днем на дорогу из леса вышли два лося — самец и молодой лосенок. Лоси остановились на проезжей части дороги и прервали автомобильное движение, особенно интенсивное в эти часы. Скоро на дороге образовалась пробка.