Чтобы помнить

Я думала на этом все, но внутреннее ощущение направления говорило, что идем мы не в форум. Когда несший меня охранник остановился, я почувствовала как к лицу и губам прикасается что-то теплое и мягкое, я бы даже попробовала увернуться, если бы не была такой обессиленной после предыдущей пытки, поэтому молчаливо терпела чужеродные прикосновения к лицу. Потом меня одели в приятное на ощупь платье, я даже смогла провести по нему ладонью, оценивая материал. Оно льнуло к телу и приносило такую нужную сейчас прохладу, потому что, казалось, горело все. Кожа пылала и не было ни одно участка, которое бы не отдавало живым огнем, казалось, что наступила болезненная горячка. Видимо процедуры эти были каким-то их очередным испытанием.

Чуть погодя я услышала голос, скорее всего моего конвоира, который говорил твердо прислониться спиной к чему-то, обернувшись, я увидела за собой лишь черное пятно, о применении которого можно было лишь строить догадки. Мне это не нравилось, я уже отвыкла не видеть предметы, хоть и размывчато, но было понятно, что передо мной, а сейчас вообще все стало каким-то одинаковым. Было страшно, по телу пробегала нервная рожь, но я сделала, как просили. Не хотелось сейчас испытывать на себе всю силу местных наказаний. Почувствовала, как охранник приподнял волосы, затем зафиксировал голову, скорее всего каким-то ремнями, тоже сделали с ногами и руками. Я старательно пыталась не дергаться. Смириться. Но все же дернулась, когда услышала за своей спиной странный шум двигателя, не такой как в душевой, но тоже страшный. Я была обездвижена, но охранники, видимо, заметили движение, потому что следующим, что я услышала была угроза, потвержденная действием.

— Успокоилась, иначе… — не договорил охранник, и звук кнута разрезающего воздух, даже перебил звук машины за спиной. Этот звук ни с чем не спутаешь. Я вздрогнула, вспомнив последнее наказание таким вот кнутом, когда хотелось умереть и больше никогда не оживать, а в следующий миг шею обожгла боль.

— Ай, — закричала я, не готовая к очередной боли, да и кожа была слишком чувствительной, даже чувствовался каждый шов ткани на платье, — уберите это от меня, пожалуйста, больно.

Хныкала я, чувствуя, как бессильные слезы стекают по лицу.

— Уже, — откликнулся на мои просьбы охранник, и вправду сильная боль тут же прекратилось, но жгучее болезненное ощущение на шее осталось, хотелось почесать ею, потрогать, но я до сих пор была обездвижена, поэтому лишь сжала зубы в попытке успокоиться. А через мгновение к больному месту прикоснулись чем-то холодным, я зашипела и дернулась, пытаясь вырваться из удерживаемых меня пут.

— Маира, — предупредительным тоном сказал Аякс, откуда-то появившийся в помещении. А может быть он был здесь с самого начала? А я попросту его не услышала слишком поглощенная своими переживаниями. Не знаю. Но его голос нельзя было спутать ни с чьим другим. А может, он слишком часто снился мне в страшных снах? Вот и запомнила своего мучителя.

Эта интонация, этот не то приказ, не то предупреждение, посылает покалывание по телу. Я замираю. Не двигаюсь, не дергаюсь, я знаю, что может произойти дальше. Каковы могут быть последствия моего непослушание и его злости на мое недостойное поведение. А меня тем временем отпускают. Чувствую, как мое тело освобождают от оков. Я хоть ничего и не вижу, но это не значит, что не понимаю, что теперь меня ждет перелет, а затем торги, рабство, новый хозяин. И это может быть кто-то хуже Аякса, а я даже не увижу его — нового мучителя. Хотя, быть может, так и легче. Можно представить другого на его месте, но кого? Один-единственный мужчина в моей жизни — тот, кого я ненавижу всей душой, кто никогда не жалеет. Он не умеет чувствовать. Я это знаю. Здесь никто не умеет. Нет смысла искать утешения у таких же рабов, да и кроме Ка, которой больше нет, здесь никто не способен на утешения. Да и какой смысл? Мы всего лишь рабыни. Никто не властен над нашими жизнями, кроме хозяина.

— Аякс, а она ничего такая. — Слышу чей-то голос.

— Да, согласен, но никакая в постели и ничтожно слабая, — презрительный тон голоса Аякса в ответ.

Он всегда так — хочет уколоть как можно больнее, но мне все равно. Я не хочу быть хорошей в постели. Что мне от этого? Ничего. Так зачем стараться? Чтобы доставить ему удовольствие? Так он и без меня справляется. Мне же достается только боль, но все равно я выполняю приказы, делаю, как он хочет. Чего же еще он от меня добивается? Отклика? Что вообще абсурдно. Быть может, страсти? Так же невероятно, как восстановление моей планеты. Я не хочу с ним спать, не хочу вообще его слышать и видеть, хотя последнее, кажется, сбылось, только нет чувства удовлетворения, ведь я так и осталась бесправной вещью.

Слышу приближающиеся шаги и приказной голос Аякса где-то над ухом:

— Пойдем, — я нерешительно делаю первый шаг, слишком уставшая после процедур, а мастер, видимо, недоволен, потому что что-то шипит неразборчиво, скорее всего, на своем языке, которого никто из Содружества не изучал и берет меня под руку.