Чтобы сказать ему

– Ой, да ерунда. Большая часть твоей вины тобой же и придумана, а остальное он пережил и простил. Если и винит, наверняка за другое. Но все однажды вырастают и уходят от родителей, и в смысле обид всяких тоже, сбрасывают их, как детские штанишки. Это и есть взросление, когда перестаёшь мамку во всём винить. Мы не ангелы и ангелов не рожаем, но мы стараемся, любим что есть силы, как умеем. Река не зря вернула тебя к океану и дала шанс. Это и есть прощение.

Дора побоялась спросить у них о Гарри. Казалось бы, чего проще, наверняка они уже перезнакомились со всей округой. Но её храбрость, которой хватило, чтобы дойти сюда, закончилась, и сил услышать ответ не осталось. И она пошла, как и все эти дни, не зная, что впереди, рассматривала деревья вдоль дороги, разросшиеся за многие годы до настоящего леса, вспоминала, как Бенисио вёз её на велике, а она обнимала его за спину и умирала от любви. Куда делась жизнь, что была между этими двумя путешествиями, как так вышло, что она больше не тринадцатилетняя девчонка, а женщина средних лет, почти без будущего, если не считать эмбриона в животе?

Просёлочную дорогу покрывал песок, мелкие камешки, пробивающаяся трава, и Дора изумлялась всему – что она теперь совсем другая, а эти камни, травка и рисунок теней под ногами почти не изменились. Есть ли справедливость в том, что эти временные вещи оказываются почти вечными?

Дорога поворачивала к дому деда, но впереди Дора увидела серебро большой воды. Она захотела сначала посмотреть на океан, а потом закончить своё путешествие. Если угодно, ей недоставало мужества, чтобы узнать правду прямо сейчас, и она вышла на берег.

К середине жизни в каждом из нас накапливается необходимость в утешении. Как бы ни была добра судьба, усталость и потери неизбежно оставляют сырую туманную взвесь, которая со временем поднимается до горла, наказывая нас сердечной тяжестью и невыводимым кашлем. От этого, наверное, есть разное спасение, но Дора знала один способ: нужно как-нибудь добраться до океана.

Нет, море не подойдёт. Море изгоняет лишь маленькую слабость и маленькую печаль, а горечь половины жизни заберёт только папа-океан. Сначала нужно войти в воду и поверить, что всякая жизнь зародилась здесь, в этой воде, и ни в какой другой, – нет, море не подойдёт. Потому что именно эта вода умеет принять и растворить в себе, как никакая другая, – и так же легко умеет отпустить, никого не держа ни силой, ни хитростью.

Потом можно долго смотреть на густое сложное небо, на горизонт, на песок и волны, а можно и не смотреть, закрыть глаза и с помощью кожи попробовать договориться с теплом и ветром, чтобы они высушили капли воды и слёзы.

Дора сбросила одежду и вошла в тёплые солёные волны, немного поболталась на мелководье и выбралась на берег. «Если разобрать, из чего складывается моё чувство счастья, – думала она, – получается, что это когда ты всё потерял и всё можешь, всё забыл и всё понял, и сердце твоё разбито и готово к любви. Так выглядит свобода, но для меня это и есть счастье. Нужно запомнить, что сейчас я счастлива. Через несколько часов или дней я могу познать огромное горе, но в эту минуту всё правильно вокруг меня и во мне».

– Я счастлива, – сказала Дора вслух. – Я пришла к Гарри.

Она знала, что в словах есть волшебство, и не только в этом новом мире, слушающем твой шёпот, страхи и ожидания. Магия слов всегда была доступна любому человеку, не только ей. Говоришь кому-нибудь: «Я тебя ненавижу» – и его жизнь разваливается на куски прямо на твоих глазах. Или «я тебя люблю» – и у вас с этой секунды общее будущее. Не всегда, не с каждым, если повезёт – но слова всякий раз честно стараются изменить мир. Никто не гарантирует, но нужно пытаться. Поэтому она сказала: «Сегодня я увижу Гарри» – и начала одеваться. Чувствовала себя немного глупо, но у неё не осталось никаких других способов прогнать отчаяние, которое ждало за поворотом, чтобы наброситься и убить.

Дора рассматривала руины своего посёлка, большинство домов разрушилось, устояли только те, где кто-то жил и поддерживал порядок, по одной на десятки погибших вилл, которые она помнила с детства. Не спаслись дома её летних подружек и той противной соседки, что шпионила за ней, пока Дора ждала Бенисио у ворот. Но их садик сохранился неплохо, хотя от гипсовой девки, вызывавшей её ревность, остались только две голые толстоватые ноги. Зелень отчаянно разрослась, но дорожка к дому виднелась отчётливо, кто-то всё-таки расчищал себе путь. Закат бил в окна, отражаясь в уцелевших стёклах.

Дора поднялась на крыльцо, постучала и прислушалась. Никаких звуков. Тогда она обернулась к здоровенной вазе, нагнулась и начала осматривать её основание. Так и есть, кусок отбит, а под ним в углублении припрятан ключ. Дора открыла дверь, придержала её ногой и положила ключ на место, затем вошла в дом. Она всегда так поступала, чтобы родители, возвращаясь с вечеринки, смогли зайти, не разбудив её. Дверь захлопнулась за ней, но от заходящего солнца внутри оставалось всё ещё достаточно света.