Чтобы в юрте горел огонь

Хоть Нилка давно ждала этой вести, она сразу обессилела, будто истратила все свои силёнки и нет больше мочи ждать до утра. Девочка лежала на полке, торопя время, которое превратилось в тягучую, бесцветную, плотную пелену, окутавшую их вагон и весь поезд.

И всё-таки она не слышала, как их будила проводница. Проснулась оттого, что её тормошил за плечи отец и смеялся:

— Ну и заспалась, так ты всё проспишь и свою бабушку тоже…

Он помог одеться, взял её чемоданчик, и они вышли в тамбур. От утренней сырой прохлады Нилку охватила зябкая дрожь. Чтобы остановить её, Нилка крепко стиснула зубы. Проводница с невыспавшимся лицом потирала покрасневшие от холода руки.

* * *

Поезд сбавляет скорость и останавливается. Визжат тормоза. Проводница открывает дверь и первой спускается на железнодорожную насыпь. За ней сходят отец и дочь. Нилка оглядывается по сторонам и никого не видит. Неподалёку темнеет одноэтажное деревянное здание железнодорожной станции с большим медным колоколом.

Девочка беспомощно, вопросительно смотрит на отца и вдруг слышит голос тётки:

— Нилка! Нилка! Здравствуй, племянница!

Уяна подбегает к ней, обнимает и целует, берёт, как маленькую, на руки и кружится с ней у вагонов. Нилка прижимается к тётке, чувствует её мокрые щёки, из-за комка в горле ничего не может сказать.

Поезд стоит считанные минуты. Уяна торопится расспросить Семёна Доржиевича о старшей сестре, о Дариме и новорождённом племяннике. Звучит резкий удар колокола, и плавно, набирая скорость, вагоны поплыли вперёд. На подножке стоит хмурая проводница с жёлтым флажком, а с ней рядом отец, улыбаясь, машет рукой.

Нилка с Уяной идут к бричке. Породистый рысак с лоснящейся шерстью беспокойно звякает удилами, белки его диковатых глаз с красными прожилками отливают перламутровой синевой. Тётка укутывает её в своё суконное пальто. Успокоенная мягкой ездой, согревшись, Нилка засыпает. Так же внезапно она просыпается. Бричка неслышно катит просёлочной дорогой. Конь бежит хорошей рысью, на его гладких боках проступили тёмные пятна пота.

На краю дороги девочка видит забавного зверька, застывшего на задних лапках и рассматривающего их чёрными бусинками глаз. Дождавшись, он перед самыми копытами жеребца перебегает дорогу и застывает снова, как столбик, уже по другую сторону.

Нилка провожает его весёлым взглядом, а впереди их ждут новые степные сторожата.

— Суслики. Их здесь много, — говорит Уяна.

— А сурки живут здесь? — спрашивает девочка.

— У нас в Прибайкалье они редко встречаются, их много в Забайкалье, в боргойской степи, — объясняет тётка.

— А я песню знаю про сурка, — хвастается Нилка, — меня учительница музыки Елена Константиновна научила.

Она запевает:

По разным странам я бродил

И мой сурок со мною…

Довольная тётка внимательно слушает племянницу, потом подпевает ей:

И мой всегда, и мой везде,

И мой сурок со мною…

Они подъезжают к ладной бревенчатой избе.

— Вот мы и дома, добро пожаловать, племянница! — приглашает Уяна.

Открывается дверь, по ступенькам высокого крыльца торопливо спускается бабушка. Она обнимает внучку и гладит по волосам, причитая:

— Минии басаган! Моя маленькая дочка!

Внучка прячет лицо в складках её длинного сатинового платья, которое топорщится от крахмала. Оно уже пропахло крепким табаком-самосадом и ещё чем-то удивительно родным и дорогим, без чего никак не может жить Нилка на этой земле.

* * *

То и дело открывалась дверь в доме, заходили соседи и знакомые посмотреть на внучку Олхон, на племянницу Уяны Будаевны. На столе уютно шумел знакомый Нилке вёдерный самовар. Бабушка несколько раз выносила его на крыльцо, заливала до краёв холодной водой, засыпала запасёнными загодя древесными углями из железной томилки и ставила длинную прогоревшую трубу. Уяна сварила саламат в чугунном котле. Саламат получился нежный, с едва уловимой молочной кислинкой. Олхон подавала гостям толстые песочники, румяные шанежки и наливала в гранёные стаканы из трёхлитровой бутыли светлый пьянящий тарасун[7]. Но сидящие за столом не спешили выпить, они просили, чтобы первой пригубила Олхон, потом степенно поднимали стаканы и отпивали по глотку за неё, бабушку Нилки, за Уяну Будаевну, тётю Нилки, потом за Нилку, внучку Олхон, и снова за Нилку, племянницу всеми уважаемого в колхозе бригадира Уяны Будаевны.

Ещё гости пили за то, чтобы всегда у бабушки была такая трудолюбивая дочь, как Уяна Будаевна, и такая славная внучка, как Нилка. И все они были довольны, что в дом Олхон заглянула радость, приехала из далёкого города долгожданная гостья.

Олхон в перерыве между тостами выбирала самые вкусные куски со стола и подкладывала внучке:

— Ешь, Нилка, ешь, скорее вырастешь.