Чтобы в юрте горел огонь

Всё тянутся, тянутся незнакомые, неуютные берега.

И снова перед нею родное село.

Однорукий пастух Трофим гонит коров к узкой илистой Шибертинке на водопой. В одном кармане засаленного пиджака торчит бутылка с молоком, в другой засунут пустой рукав. Когда пастух резко вскидывает единственной рукой бич, раздаётся оглушительный щелчок, пустой рукав выскальзывает из кармана и болтается на ходу. Ещё долго видна фигура Трофима, слышится его незлая брань, и Нилке кажется, что у него две руки, только двигаются они странно не в такт, каждая сама по себе…

Красавица Гарма Забанова идёт по щелястому тротуару в красных туфельках на высоких каблуках. Её толстая коса касается кончиком голых икр, левый глаз таинственно прикрыт завитым локоном. Все прохожие любуются ясным, точёным лицом Гармы. Только Гарма может идти так уверенно и гордо.

Нилка видит знакомых и незнакомых и мучительно ждёт, когда же появится их дом в два окна, с облупившимися, давно не крашенными ставнями. Перед ней мелькают картины, сменяя одна другую, но нет и нет среди них бабушки Олхон, нет смешливой молодой тётки Уяны.

* * *

Баторовы жили в самом центре большого города в кирпичном пятиэтажном здании с двумя крыльями. Нилка никак не могла привыкнуть к этому мрачноватому дому с однообразными рядами окон, с плохо освещёнными подъездами. Вечерами дом преображался: окна загорались оранжевыми, зелёными, жёлтыми, голубоватыми огоньками, и не было ни одного окна, в точности похожего на другое, в каждом шла своя жизнь.

Перед домом росли старые дикие яблони. В солнечные дни к ним слетались голодные воробьи, поднимали весёлую трескотню. После воробьиного налёта на снегу оставались красные плоды и сухие листья. Потом появлялись голуби, опытные городские старожилы, доклёвывали падалицу и по очереди грелись у круглой металлической крышки, прикрывавшей вход в водосточный люк.

Нилка наблюдала за птицами из окна; ей очень хотелось спуститься вниз с четвёртого этажа, выйти на улицу, но не было сил: девочка тяжело болела.

В который раз пришёл грузный весёлый врач. Она послушно выполнила обычные просьбы: «Дышать, не дышать! Вдохни глубоко, ещё глубже!» Он приложил прохладное розовое ухо к её груди и внимательно выслушал. Его лицо стало недовольным и озабоченным, он слегка покачал своей крупной, со всклокоченными волосами головой и вдруг лукаво сказал:

— Ну что, Нилка, я тебе выпишу новую микстуру! Она немного горькая, но помогает хорошо. Тебе надо самой быть повеселее, поживее, надо бороться с болезнью. Понимаешь, я один её не одолею, ты должна мне помочь.

Девочка не сразу откликается на его призыв, она готова помочь врачу, ей хочется сказать об этом, но исчезают, уходят слова, будто речь идёт о ком-то другом, постороннем, а она молча наблюдает со стороны.

— Вот и я ей всё время говорю: возьми себя в руки, не раскисай, — слышит она голос матери. — Как я одна в войну в городе маялась со старшей! Продуктов нет, лекарств не хватает, а она слабая, из одной болезни в другую… Уж как мне досталось, а всё-таки выходила, сберегла, сейчас Дарима совсем здоровая. А Нилка в деревне жила, на свежем воздухе, на молоке, я её шестимесячной у мамы и сестры оставила, когда муж ушёл на фронт. Уж как я мучилась! Всё слышала по ночам, что она зовёт меня и плачет. Проснусь, подбегу к кроватке, а она пустая…

— Да, да… у войны свои законы, — соглашается врач. — А сейчас трудно вашей младшей дочери без привычной обстановки, сильно скучает она. Надо как-то помочь ей.

— Я уж и так стараюсь, не у чужих живёт, — возражает мать. — Раньше мы забрать не могли. Муж израненный пришёл, долго лежал в госпитале, недавно стал работать. Только сейчас вся семья собралась вместе.

Врач понимающе кивает головой, выписывает новые рецепты, прощается и уходит.

В комнате появляется Дарима. Нилка никак не может привыкнуть, что эта узколицая, светлокожая девочка-подросток её старшая сестра. Всё в ней непохоже на Нилку. Тонкая, изящная, по-городскому ухоженная, она выглядит, как комнатный цветок рядом с колючим репейником, выросшим на пустыре.

— А ты, дочка, почему так рано вернулась? — встревоженно спрашивает мать. — Что случилось, не заболела ли?

— «Англичанка» не пришла, нас отпустили. Мы с тобой сегодня шить собирались, — напоминает матери старшая сестра.

— Да-да, как я могла забыть! — спохватывается та. — Скоро Новый год, сошью вам обеим платья. Хорошо, отцу на работе дали шерстянку…

Она достаёт из комода кусок простенькой синей материи. Дарима берёт бумагу и карандаш, начинает рисовать и объяснять матери, какое ей нужно платье. Мать и дочь так увлечены своим делом, что забывают про Нилку. Дарима перед зеркалом расправляет складки материи, поворачивается туда-сюда, кружится, чтобы лучше себя разглядеть. Мать закалывает ткань булавками, отходит на два шага, откровенно любуясь дочерью.