Чтобы ветер не унес это прочь

Я таращился в тихое небо, раньше постоянно заполненное военными самолетами.

— Нормально. — сказал он. — Крафтовцы молодцы, что придумали эти ужины, их очень легко готовить. Хорошо бы такого побольше. Приятно и легко. Мой девиз: легко и приятно.

— Пожалуй, не стоит так часто вспоминать Билла и Бетти Энн, — ответила она на его рассуждения о крафтовских ужинах. — Вряд ли мы с ними еще увидимся. Помнишь ту открытку в 35–м году? Я так рада, что они поженились. И с тех пор ни слова. Наверное, в войну они работали на заводе. Где–то они сейчас живут, но, я думаю, здесь бы им понравилось.

Мужчина раскладывал по тарелкам крафтовские ужины и гамбургеры. Сейчас они поедят и начнут ловить рыбу. Они едят из дешевых тарелок, прямо на диване. Начав ужин, они не скажут друг другу ни слова до тех пор, пока тарелки не опустеют.

— Может, они уже и не ловят рыбу, — сказал мужчина, с тарелками в руках приближаясь к дивану, на котором уже сидела женщина. — Люди меняются. Забросили рыбалку. Сейчас многим нравится минигольф. Наверное, Билл и Бетти Энн больше не ездят на рыбалку.

— Может и так, — сказала она. — Но мы с тобой слишком большие для минигольфа. Разве только, если гонять по нашим спинам мячики, Отец.

Они посмеялись и в полной тишине принялись за гамбургеры и крафтовские ужины.

Сжавшись в траве, я сидел так тихо, что стал совершенно незаметен и почти исчез. Скорее всего, они вообще обо мне забыли. Я молча смотрел, как сияет в темноте пруда их гостиная. Она была похожа на бесхитростную историю со счастливым концом — милая послевоенная американская готика, когда телевизор еще не успел искалечить американское воображение и не научился прятать людей в домах, удерживая от своих фантазий — во всем их величии.

В те времена люди творили свое воображение подобно домашним пирогам. Теперь наши мечты — американская улица с рядом одинаковых ресторанов. Иногда мне кажется, что даже пищеварение у нас — это кассета, записанная телевизионщиками в Голливуде.

Но как бы то ни было — у пруда я становился все меньше и меньше; все больше и больше растворялся в темноте летней травы, пока не исчез совсем — в 32–х годах, что прошли с того дня и выбросили меня здесь и сейчас.

Эти люди никогда не разговаривали за ужином, поэтому — так я думаю — только минут через десять обменялись несколькими словами о моем исчезновении.

— Куда пропал этот мальчик, Мать?

— Не знаю, Отец.

Они размотали удочки, и, налив в чашки кофе, откинулись поудобнее на спинку дивана — рыболовные лески мирно качались над водой, а гостиную комнату освещал мягкий свет керосиновых электроламп.

— Я его нигде не вижу.

— Наверное, ушел.

— Может, он пошел домой.