Чучельник

Полуослепший, с гнойным свищом от плохо вычищенных осколков, с открывшейся эпилепсией и страшными головными болями, я жил на нищенскую подачку от государства, которому отдал свою молодость и свое здоровье. Я вернулся в аварийную сталинскую двухэтажку и месяцами лежал, не вставая, на том самом топчане, где, валясь в своей моче, испустил дух мой дед. (Дом должны были снести, но он стоит, кстати, по сей день. Хотя, теперь уж точно не снесут, будут экскурсии туда водить, наверное.)

У меня были навязчивые мысли покончить с собой. Я вообще не мог назвать ни одной причины, из-за которой следовало бы задержаться на этом свете. Я инвалид. Я нищий. У меня нет никого, кто бы сожалел в случае моей смерти. И на похороны некому даже было бы прийти, разве что тетка и ее многочисленные дети, может быть, не дали бы закопать меня за госсчет. Чтобы вам было понятнее, до какой степени я был одинок: я даже никогда не пользовался телефоном и не имел его вовсе. Мне некому и незачем было звонить. Выплат, положенных мне, хватало только на лекарства и оплату халупы, в которой я гнил заживо в заплесневевших простынях. Периодически сердобольная соседка, которая помнила меня ребенком, приносила мне в обернутых кухонным полотенцем кастрюлях и судочках каши или морковные котлеты, которые я жрал как голодный пес, руками, не прибегая к помощи столовых приборов. Она, кстати, давно уже умерла, но запах этой еды я помню до сих пор. Я рад, что она не узнала, каким я стал впоследствии, кого она кормила собственноручно приготовленной пищей.

Но, как вы уже догадались, я тогда так и не решился на суицид. Я справился и с этим. Едва я смог встать с постели, я обратился за помощью к своему бывшему тренеру, который владел теперь собственным спортивным залом. Он всегда по-доброму относился ко мне, и согласился дать мне работу. Я начал тренировать других.

А что еще мне было делать? Не помню, говорил или нет, в какое учебное заведение определила меня после девятого класса моя родственница, упокой господи ее душу, хотя я точно не знаю, кстати, умерла она уже или пока что жива. Так вот, я пошел учиться в профтехучилище, где готовили швей-мотористок, как вам? Рассудила она просто: даже в педучилище нужны хоть какие-то знания, а туда, куда в итоге пошел я, гребли всех не особо разбираясь. Тем более – парней. Мужчины-портные всегда в цене, наставляла меня тетушка, без работы не останешься, сумки да обувь можно чинить, на худой конец.

Благодарю покорно, но нет.

Я предпочел настоящую мужскую работу. Выглядел при этом, надо полагать, как посмешище, со своей обритой головой, на которой после контузии не росли волосы, в специальных очках, с заметными нарушениями координации и несвязной речью. Многим посетителям я совершенно очевидно не нравился, я знаю, но мой товарищ меня не выгонял. Только из жалости, конечно же, но и за то спасибо. Со временем ко мне все привыкли и даже стали со мной неподдельно дружелюбными. Я старался, старался как мог хорошо выполнять свою работу и быть полезным, оправдать доверие.

И каждый день, точнее, вечер и ночь, когда за последним припозднившимся посетителем закрывалась дверь, я снова занимался до седьмого пота, до судорог, до пятен перед глазами, до рвоты, до обмороков. Это был проверенный способ собрать себя из осколков. Голоса в голове подстегивали меня. Вот единственный довод, который поднял меня на ноги.

Станешь спинальником и сдохнешь на том же самом диване, что и твой дед.

На следующий день я не чувствовал своего тела, но шел снова на работу, чтобы вечером опять тренироваться. Мне нужно было только это. Тренировки и деньги, чтобы жить, чтобы снова обрести зрение, чтобы переродиться из пепла и построить новую жизнь.

Я не вернулся бы в армию, это исключено. Отработанный материал, двадцатисемилетний инвалид Антон Калугин, забытый всеми. Я учился жить на гражданке, в мире, где ничего не понимал. Меня все пугало. Да, обычная жизнь пугала меня больше, чем война.

Зрение удалось восстановить не полностью, но результат все равно порадовал. Меня оперировал хороший хирург-офтальмолог, которого нашел для меня мой единственный товарищ. Врач не давал мне ложных надежд, но сделал все, что смог. Теперь очки требуются мне только для чтения и чтобы водить машину.

Я был почти счастлив.