Чучело-2, или Игра мотыльков

Глазастая открывает рюкзак, мы следим за нею, всовывает туда остальные деньги, задраивает его, протягивает Ромашке. И вдруг говорит:

— Вернешь родителям!

Ее слова — как взрыв бомбы, а потом тишина. Каланча сидит с открытым ртом. Ромашка балдеет, по лицу красные пятна идут. Ну а я радуюсь, я в отпаде, это новый поворот, Глазастая — умница!

— Ну дела-а! — хохочет Ромашка. — А что я им скажу?

— Да, что она им скажет? — подхватывает подпевала Каланча.

— Отец прибьет, — мрачно добавляет Ромашка.

— Не прибьет, — успокаивает ее Глазастая. — Ты же говорила, он тебя обожает.

— Обожает? — нервно переспрашивает Ромашка. Крашеные губки расползаются в ухмылке. — Может быть, только очень индивидуально, по-своему: сначала деньги, потом меня. Он из-за них кого хочешь удушит.

— А я верила, — признается Глазастая, — думала, ты у него на голове сидишь.

Ромашка не отвечает, глаза сухие, но слова произнести не может — видно, боится сорваться.

— Ну а мать? — спрашивает Глазастая.

— А-а, она всегда за него… Курица.

Теперь уже и Глазастая молчит. И я тоже молчу — а что тут скажешь, если такая неожиданность.

— Родители… — вздыхает Каланча. — С ними не заскучаешь. Всяк по-своему хорош. Моя, например, вчера хотела подложить меня под своего хахаля… Коньячком угощали… А я коньячок выпила, а им крутанула динамо.

— Как — подложить? — не понимаю. Мутит почему-то…

— Замолчи, Каланча! — цедит Глазастая.

Вскакиваю, убегаю. Пью воду, зубы стучат о стакан. Слышу:

— Берите по куску, — предлагает Ромашка. — Остальное — мое дело.

— Деньги надо вернуть, — отвечает Глазастая. Спокойно так отвечает, без нерва. — Ты на меня не сердись, но так лучше будет.

— Катись ты в задницу! — срывается Ромашка. — Надоело!.. Пошли, Каланча!

Слышу: из комнаты доносится шум, двигают стулья, раздаются торопливые шаги.

— Уйди с дороги, Глазастая! — говорит Ромашка.

После этого наступает тишина. Прислушиваюсь, но все молчат. Потом голос Глазастой — медленный, тянучий, неохотный:

— Отдай деньги и вали на все четыре!

— Уйди! — В голосе Ромашки угроза. — По-хорошему прошу. В последний раз…

И снова тянет Глазастая, точно она слова произносит через силу:

— Ты же знаешь меня, Ромашка, я не отступлю.

— Бей ее, Каланча! — вдруг орет Ромашка.

Что-то там падает, кто-то вопит, и сквозь весь этот шум прорывается безумный голос Глазастой.

Она наконец-то просыпается:

— Фас, Джимми! Возьми их!

Пугаюсь, думаю: «Джимми порвет девчонок!» Не помня себя, врываюсь как сумасшедшая.

Все молчат, стоят как завороженные. И я теперь их различаю и догадываюсь, почему Ромашка и Каланча такие застывшие, — они боятся Джимми! Ищу его глазами: вижу — лежит в углу, морда между лапами, весь пришибленный, виноватый, бьет хвостом по полу. Смеюсь, понимаю: он и не собирается выполнять приказ своей хозяйки. Смотрю на Глазастую, и тут мне делается страшно, тут я понимаю, почему Ромашка и Каланча такие застывшие. В вытянутой руке Глазастой финка!

Смотрю на финку, оторваться не могу. Красивая финка, автомат, лезвие длинное, узкое, кончик ножа тонкий, как игла. Иду к Глазастой, финка меня притягивает, оказываюсь между нею и девчонками. Те пользуются этим, рвут к выходу.

Глазастая отшвыривает меня и снова встает у них на дороге, рука с финкой упирается в Ромашкину грудь.

Ромашка ухмыляется: хватит, мол, дурака валять. У меня тоже губы сами собой растягиваются в улыбку. Вот-вот мы все начнем хохотать.

Но Глазастая отступает, проводит лезвием по своей ладони, делает ладонь лодочкой, и сразу вся эта лодочка наполняется кровью.

— Ты что?! — ору.

— Себя не жалею, — говорит Глазастая. Она вытирает окровавленную ладонь о джинсы, оставляя на них темный след. — И тебя, Ромашка, не пожалею.

— Бешеная стерва! — выдавливает Ромашка. — На, подавись! — Швыряет Глазастой рюкзак с деньгами. — Умыла ты меня!

После этого Глазастая отступает в сторону, не пряча финки, и Ромашка с Каланчой уходят.

Нож щелкает, лезвие скользит внутрь рукоятки.

Хватаю Глазастую за руку:

— Покажи!

Она нехотя открывает ладонь. Разрез у нее глубокий, пересекает ладонь надвое.

— Что же ты наделала, дуреха? — вырывается у меня. Тут же пугаюсь, что обозвала Глазастую «дурехой», думаю: «Сейчас она мне врежет!»

Но она ничего, смотрит печально, цедит:

— Чепуха.

Бегу на кухню, хватаю йод и бинт, лечу в комнату, выливаю йод на рану. Глазастая ревет благим матом, прыгает от боли чуть ли не до потолка. Потом я ей туго перебинтовываю руку.

— Порядок, — говорит. — Пошли. У нас нет времени. — Закидывает рюкзачок с деньгами на плечо.

Мы идем на дело — отдавать деньги. Джимми вроде меня плетется понуро. Ему, как и мне, неохота идти. Но Глазастая решила, а я ей подчиняюсь. С другой стороны, не бросишь ведь ее одну? Мы идем к Ромашкиному отцу на работу.

— Проще было бы зайти к ним домой, — говорю.

— Ничего не проще, — отвечает Глазастая. — Дома никого постороннего, а в магазине люди.

Глазастая звонит. Мы с Джимми стоим рядом, слушаем.

— Лев Максимович? — Голос спокойный. — Мне надо вас срочно увидеть… Подруга вашей дочери. Около магазина… Нет, лучше вы выходите. Вы меня узнаете по собаке.