Чучело-2, или Игра мотыльков

Оттащила я Костю в ванную, вымыла его, смазала йодом раны, забинтовала. Порез на правой ладони был глубокий, видно, нож крепко сжимал. Уложила в свою постель. Его колотило, прямо подбрасывало на кровати. Накрыла несколькими одеялами, и он затих. А сама — шмыг к нему в квартиру и звоню Глебову. Тот не отвечает. Пугаюсь еще больше: а вдруг правда убил! Накручиваю в «Скорую», но когда отвечают, сразу бросаю трубку — боюсь, не знаю, что делать.

Подымаю глаза, а Глебов стоит передо мной. На щеке рана кровоточит, и он зажимает ее носовым платком. Глебов нерешительно кивает и тихо говорит, что у меня дверь нараспашку, а потом: «Где Костя, не знаешь?» — «Знаю, — говорю, — у меня». Иду домой. Он за мной, растерянно оглядывается. Костю ведь не видно под ворохом одеял. «Вот он лежит», — говорю.

Глебов подходит к кровати и отбрасывает одеяло, а Костя как увидел его живым, так вскочил, а потом сполз на пол и заплакал. Глебов хотел его успокоить и положил ему руку на плечо. А тот ее отшвырнул, взметнулся и убежал.

Мы долго молчали. «Он думал, — говорю, — что убил вас. А теперь вы живой, значит, порядок. Можно, я промою вам рану и заклею пластырем?» Он кивнул и сел на стул. Я ему смазываю йодом рану и говорю: «Здорово Костя вас резанул». — «Сам на гвоздь напоролся», — отвечает. «А я, — говорю, — думала, он за то, что вы любовь крутили с Лизой тайно и ребенка родили, пока он срок строгал в колонии». Тут Глебов побелел. Я испугалась, что ему плохо, может, думаю, у него еще раны, где опасно, в животе или в груди, и там кровь хлещет. А он все белеет, белеет… «Так ты говоришь, у Лизы маленький ребенок?» — спрашивает. «Ну как маленький, — говорю, — полгода ему уже». И тут меня осенило. Я догадалась. Ну Лизок!.. Не сказала ему про ребенка! «А вы что, — тихо так спрашиваю, — ничего не знали об этом?» — «Ничего», — отвечает.

Встал и качнулся. Я его еле успела под локоть схватить, чтобы не упал. Ну, думаю, умирает. А он вдруг неожиданно улыбается: «Я сейчас в это не верю. Поеду в Вычегду и посмотрю. Не знаю, останусь ли жив. — Пошел нетвердой походкой, потом вернулся и говорит: — Косте скажешь, что я ничего не знал и Лизу ни разу не видел. Он тебе поверит». И исчез в темном подъезде.

Зойка, рассказывая Глазастой, вновь все переживала. Вздохнула, вытерла ладонью остатки слез и спросила:

— Глазастая, я тебе не надоела?

— Нет, — отвечает. — Только лучше про себя расскажи, как ты в больницу укатила, а то про этого козла-недоноска противно слушать.

— Не надо, Глазастая, так про него. Он хороший. И я его люблю.

Глазастая вдруг громко захохотала, что с нею раньше никогда не бывало, и говорит:

— Любовь зла, полюбишь и козла!

Тут наступило долгое молчание. Сначала Зойка хотела повесить трубку, но не повесила и услышала, что Глазастая плачет:

— Ты меня простишь, Зойка?… Прости, пожалуйста, очень тебя прошу!

— Вот, дурочка, я тебя уже простила и без твоих слов. Давай к делу, подруга.

— Мне, Зойка, пора. Чувствую, Коля погибает. — Глазастая помолчала и шепотом добавила: — Тут, когда я себя взрезала, мне сон приснился или наяву привиделась мама. «Ты зачем это сделала? — говорит она ласково. — А как же Коля, брат твой маленький и больной?…» — Ничего больше не сказав, Глазастая повесила трубку.

А Зойка еще долго слушала сигналы отбоя, пока не сообразила, что разговор окончен. Она думала, куда же убежал Костя и как бы с ним не случилось беды.

… Весь вечер Зойка просидела дома в ожидании Кости. А тот все не возвращался и не возвращался. Зойка не находила себе места. Она сидела за столом и делала вид, что занимается. А на самом деле напряженно прислушивалась к каждому шороху, который долетал с лестничной площадки. Ей мешал Степаныч — он смотрел телевизор, — и поэтому Зойка часто вскакивала, выбегала в прихожую и открывала дверь в подъезд. Степаныч стойко делал вид, что ничего не замечает. Потом он выключил телевизор, потянулся сладко и сказал:

— Не пора ли на боковую?

Зойка ответила, что у нее дела по хозяйству — надо еще вымыть посуду и немного постирать, а он пусть ложится.

Степаныч лег, сразу погасил свет, но было понятно, что он не спал, потому что из его комнаты ничего не было слышно: ни дыхания, ни сопения. Степаныч притаился.

А Зойка на самом деле пошла и занялась стиркой, всем назло. Вообще этот Костя надоел ей хуже горькой редьки. Что, она к нему приставлена?… То Лиза звонит, то баба Аня, и обе по секрету друг от друга. Что он ел, да что пил, да когда пришел или куда ушел?… А она откуда знает, если он не разговаривает с ней. У Зойки тоже есть гордость. Пошел он подальше, пусть катится на перекладных к такой-то матери!