Чучело белки

Но он не мог думать об этом. Не должен был. Ему еще предстояло сделать очень многое.

И он сделал все, что было необходимо, передвигаясь почти механически, машинально. В конторе нашлись мыло и стиральный порошок, ведро и щетка. Он вымыл сначала всю ванную, потом душевую кабинку. Оказалось, что если сосредоточиться на работе, можно почти забыть об отвращении, хотя от запаха его все-таки слегка подташнивало.

Затем он еще раз осмотрел комнату. Ему продолжало везти: под кроватью он обнаружил серьгу. За ужином он не заметил, что на девушке были серьги, но, видимо, были. Может быть, она сняла их, когда распустила волосы. А если нет, то где-то тут должна была быть вторая. Норман очень устал, и у него уже закрывались глаза, но он все же попытался найти серьгу. В комнате ее обнаружить не удалось, а значит, она была среди вещей девушки или же осталась у нее в ухе. В любом случае, это не имело значения. Главное было избавиться от найденной. Завтра он выбросит ее в болото.

Теперь оставался только дом. Нужно было отмыть кухонную раковину.

Старинные часы показывали почти два, когда он вошел. Засыпая на ходу, он смыл кровяные подтеки, пудру и румяна с краев раковины. Потом сбросил грязные ботинки, стащил с себя комбинезон, снял рубашку и носки и вымылся. Вода была ледяная, но и это его не взбодрило. Казалось, тело его онемело от усталости.

Завтра утром он снова поедет на болото, уже на своей машине. Он будет в той же одежде, что сегодня, и потому не имело значения, что она была вся в грязи. Главное, чтобы нигде не осталось крови. Ни на его одежде, ни на теле, ни на руках.

Вот так. Он снова стал чистым. У него были чистые руки. Теперь он мог дотащить свое онемевшее тело до спальни на втором этаже, упасть на кровать и уснуть. С чистыми руками.

Он был уже в спальне и переодевался в пижаму, когда вспомнил, что успокоился слишком рано.

Мама так и не вернулась.

Она бродила где-то в ночи, и только один Бог знал где. Ему придется снова одеться и идти искать ее — маму нужно найти.

Только… нужно ли?

Мысль подкралась незаметно, как усталость, от которой он не чувствовал своего тела. Она притупляла его чувства, исподволь овладевая сознанием.

С какой стати ему беспокоиться о маме — после того, что она сделала? Может быть, кто-нибудь подобрал ее, или еще подберет. Может быть, она уже все выболтала. Только кто ей поверит? Улик больше нет. Он будет все отрицать. А может, не потребуется и этого — всякий, кто посмотрит на маму, сразу поймет, что она сумасшедшая, когда выслушает ее дикую историю. И тогда ее упрячут, запрут в комнату, от которой у нее не будет ключа, и она останется там навсегда, и слава Богу.

Он вспомнил, что совсем недавно испытывал другие чувства. Но это было до того, как он побывал в ванной, до того, как ему пришлось входить в душевую кабинку и смотреть на эти… вещи.

Это мама была виновата в том, что происходило с ним, по ее вине пострадала бедная, беззащитная девушка. Это мама взяла в руки мясницкий нож и принялась резать и кромсать — на такое зверство был способен только маньяк. Он должен был повернуться лицом к фактам. Она была маньяком. Она заслуживала того, чтобы ее упрятали, ее нужно было упрятать, как ради безопасности других, так и ради ее собственной.

Если маму подберут на шоссе, он сам проследит, чтобы ее поместили куда надо.

Впрочем, она, наверное, и не подходила к шоссе. Скорее всего, она бродила где-то поблизости, не уходя от дома. Или, может быть, она следила за ним, пока он был на болоте — может, она следила за ним с самого начала. Ну, а на болоте, если мама действительно сумасшедшая, могло произойти что угодно. Если она оказалась там, она легко могла поскользнуться. Это было вполне возможно, в такой-то темноте. Он вспомнил, как тонула машина, как она постепенно исчезала в трясине.

Норман чувствовал, что его мысли больше не были вполне связными. Какой-то частью своего мозга он сознавал, что лежит на кровати в своей спальне и что это продолжается уже довольно долго. Но он, на самом деле, не принимал никакого решения относительно того, что ему делать; он не интересовался ни мамой, ни ее местонахождением. Он просто наблюдал за ней. Он мог видеть ее, хотя в то же время знал, что его усталые воспаленные глаза закрыты.

Он видел маму, и она была в болоте. Там она и была, в этом болоте, она забрела в него в темноте и не могла выбраться обратно на сушу. Мутная жижа пузырилась у ее коленей, и она пыталась ухватиться за ветку или дотянуться до твердой земли, но все напрасно. Ее ноги постепенно уходили под воду, и там, где они соединялись с туловищем, мокрое платье, облепившее бедра, образовало подобие черной буквы “V”. Фу, у мамы были грязные ноги. Он не должен смотреть.