Чучело белки

Но он хотел смотреть, хотел видеть, как она погружается во влажную, бархатистую, склизкую тьму. И поделом ей, она сполна заслужила то, чтобы составить компанию бедной невинной девушке. Туда им обеим и дорога! Скоро он избавится и от преступницы, и от жертвы. От мамы и от сучки. Мама-сучка тонула в этой жидкой грязи, и пусть это случится, пусть она сгинет в этой вонючей отвратительной жиже…

Вода уже поднялась выше ее груди. Он не любил думать о таком, он никогда не думал о маминых грудях, не должен был, и это было хорошо, что они погружались в болото навсегда, и ему никогда больше не придется думать о таких вещах. Но он видел, как мама задыхается, и от этого сам начал хватать воздух ртом. Ему стало казаться, что он задыхается вместе с мамой, а потом (это был сон, это должен был быть сон!) мама неожиданно оказалась на суше, и он тонул. Его засосало по самое горло, и некому было спасти его, некому помочь, не за что ухватиться, если только мама не протянет ему своей руки. Она могла спасти его, только она одна! Он не хотел тонуть, не хотел, чтобы ил забивал ему ноздри и рот, не хотел задыхаться и уходить на дно к девушке-сучке. И тут он вспомнил, почему она оказалась там, почему ее убили, — потому что она несла в себе зло. Она раздевалась перед ним, она бесстыдно пыталась развратить его своей наготой. Да что там, он сам тогда хотел убить ее, потому что мама научила его, как узнавать грех и извращение, и что сучки — это зло пред лицом Господа.

Выходило, что то, что сделала мама, она сделала, защищая его, и он не мог безучастно смотреть, как она гибнет. Она была нужна ему, и он был нужен ей, и даже если она сумасшедшая, она не могла допустить, чтобы он утонул. Не могла.

Вонючая жижа уже поднялась к его подбородку и подбиралась к губам, и если он сейчас откроет рот, она заполнит его, но он должен был открыть рот, чтобы крикнуть маме, и он крикнул: «Мама, мама — спаси меня!»

И он больше не тонул в болоте, он был в своей постели, где ему и полагалось быть, и его тело было мокрым, но лишь от пота. И он знал, что это был сон, он понял это еще раньше, чем услышал ее голос:

— Все в порядке, сынок. Я здесь. Все хорошо, — Норман почувствовал у себя на лбу ее руку, прохладную и чуть-чуть влажную. Он хотел открыть глаза, но она сказала: — Не волнуйся, сынок. Можешь спать спокойно.

— Но я должен рассказать тебе…

— Я все знаю. Я приглядывала за тобой. Неужели ты подумал, что я могу сбежать и бросить тебя? Ты поступил правильно, Норман. И все теперь хорошо.

Да. Именно так и должно было быть. Она была здесь, чтобы защитить его. А он был здесь, чтобы защищать ее. За мгновение до того, как снова погрузиться в сон, Норман принял решение. Они не будут говорить о том, что произошло в эту ночь, — ни теперь, ни позже. Никогда. И он больше не будет думать о том, чтобы упрятать маму куда бы то ни было. Что бы она не сделала, ее место здесь, с ним. Может быть, она сумасшедшая, может — убийца, но она все, что у него есть. Все, чего он хочет. Все, что ему нужно — это знать, что она здесь, рядом с ним. И все. Он уснул.

Норман шевельнулся во сне, повернулся на другой бок и провалился в тьму еще более непроглядную и глубокую, чем болото.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

В следующую пятницу, ровно в шесть вечера, произошло чудо.

Отторино Респийи собственной персоной явился в подсобку единственного в Фейрвейле скобяного магазина, чтобы исполнить свои «Бразильские впечатления».

Отторино Респийи умер много лет назад, и симфонический оркестр — l'Orchestre des Concertes Colonne — управлялся совсем другим дирижером, находившимся сейчас за многие тысячи миль от Фейрвейла.

Тем не менее, когда Сэм Лумис протянул руку и включил небольшой коротковолновой радиоприемник, музыка покойного композитора полилась могучим потоком, побеждая пространство, время и самое смерть.

Это, в понимании Сэма, было самым настоящим чудом.

На мгновение он пожалел, что рядом с ним никого нет. Чудеса для того и случались, чтобы ими можно было делиться. Музыку не подобало слушать в одиночестве. Однако в Фейрвейле не было человека, способного хотя бы узнать «Бразильские впечатления», не говоря уж о том, чтобы распознать чудо в факте их звучания в подсобке скобяного магазина. Жители Фейрвейла тяготели к прагматизму. Музыка — это некие звуки, которые слышишь, опуская монетку в прорезь музыкального автомата или включая телевизор. Как правило, это оказывается рок-н-ролл, но изредка можно напасть и на что-нибудь серьезное, вроде песенки про Вильгельма Телля из известного вестерна. Что, вообще, такого уж замечательного в этом Отторино Как-его-там?

Сэм Лумис пожал плечами, потом усмехнулся. Ему не пристало жаловаться. Может быть, обитатели провинциальных городков и не слишком жаловали ту музыку, которая нравилась ему, но зато они не мешали ему наслаждаться ею. До тех пор, пока он не пытался повлиять на их вкусы. С его стороны было бы неразумно требовать чего-то большего.