Чучело. Игра мотыльков. Последний парад

«Дорогая Глазастая! — писала Зойка. — Я твердо решила прорваться к тебе, соскучилась и хотела увидеть, чтобы обнять и расцеловать. Но пока меня к тебе не пропустили. Врачи играли мною, как мячом: один к другому отфутболивали, и никто толком ничего не говорил. Тогда я прорвалась к главному. Ты же знаешь, если я за что-нибудь берусь, мне и море по колено. Я бы к тебе и так пролезла, но у вас прямо тюрьма — двери на запорах, а на окнах решетки. Между прочим, в ваш парк я проникаю запросто, но тебя же не выпускают на прогулки. Да, здесь особый разговор. Тут я познакомилась с одним чудиком из ваших, он старичок, ему лет за двадцать. Тебе будет интересно про него узнать, может быть, выйдешь на контакт.

Когда я решила пробраться в больничный парк, то пошла вдоль изгороди, рассуждая, что где-нибудь обязательно должна быть законная дыра. И вдруг вижу, у изгороди стоит облезлая собака, доходяга номер первый, по ней можно изучать скелет четвероногих, а перед нею на корточках, с противоположной стороны, сидит парень в серой больничной пижаме, тоже худющий, скулы обтянуты желтой кожей, а глаза нервные и испуганные. Он просовывает между железными прутьями руку, а в ней котлеты из вашего обеда, такие дохлые казенные котлетки, облитые белым соусом. А она их глотает, глотает, давится от спешки — типичная бродяга. Мне всегда таких жалко, ну где они, скажи ты мне, ошиваются по ночам?.. Ладно летом, а зимой? Поэтому, когда я возвращаюсь домой, дверь в подъезде оставляю открытой — пусть, думаю, несчастные погреются, кошки или собаки. У нас живет одна стерва, она меня застукала, когда я камнем припирала дверь, чтобы не захлопывалась, такую вонь подняла. — Зойка почему-то разнервничалась, погрызла ногти, чтобы успокоиться, и продолжала: — Они меня узрели и оба насторожились. Собака повернула ко мне облезлый зад и похиляла в сторону, будто не она только что глотала эти котлетки. А он встал, последнюю котлетку быстро сунул в карман. Я тоже осторожничала, вдруг он какой-нибудь, ну, в общем, не в себе слегка. Поэтому я чуть отошла от изгороди и ему вежливо, тихо, с улыбочкой: „Здрасте“. Он кивнул, но молчит и позы не меняет, стоит вполоборота, а только глаза косит в мою сторону.

Говорю, чтобы успокоить его:

— У меня здесь лучшая подруга… Хотела с нею пообщаться. А не пускают. — И хихикаю для большей убедительности, демонстрирую раскованность, мол, какие странные, что не пускают.

— А это? — спросил он и ткнул в мою сторону.

— Что „это“? — не поняла я и подумала, да, псих, точно, надо сматываться.

— Ну, халат.

Ой, смех, тут я чуть не покатилась от хохота, он испугался, потому что у меня под курткой белый халат, моя рабодежда, я его нарочно напялила, чтобы проникнуть к тебе под видом медперсонала. Хохочу и объясняю, в общем, хохочу больше, чем надо, чтобы он поверил.

А он вдруг как рассмеется, вроде меня:

— Они здесь иногда прохаживаются, проверяют… Пошли, я покажу тебе лазейку. Первый сорт, ты в нее запросто пролезешь.

Мы пошли вдоль изгороди, поглядывая друг на друга. Он все время улыбался, и я ему в ответ, а сама струсила: вдруг он меня заманивает? А потом исцарапает морду за то, что я прогнала его собаку. Поджилки трясутся, хотя и посмеиваюсь для вида. Думаю, хорошо бы сбежать, но не решаюсь, иду, смотрю на него, оба молчим, изучаем, косимся исподтишка, если со стороны посмотреть, то смешно.

— Вот и лазейка, — говорит, и очень странно смеется, и глаз с меня не спускает.

Вижу два разогнутых прута, ну, думаю, влипла, теперь уже и не убежишь, потому что он может броситься вдогонку, а сумасшедшие, конечно, самые быстрые бегуны.

— А я пролезу?

— Пролезешь, — отвечает. — Сними куртку. — Протягивает неожиданно руки, хватается за мою куртку и ее с меня стаскивает.

Тут я чувствую — попалась я в руки дьявола! С одной стороны, я не хотела ему поддаваться, с другой — потеряла всякую волю. Сняла куртку, отдала. Про себя я уже со своей любимой курточкой распрощалась и стала подсчитывать в уме, сколько надо времени, чтобы скопить деньги на новую.

Он стоит, смотрит, как я лезу в дыру. Плечи пролезли, а задница застряла. Обрадовалась. Попятилась назад. А он как схватит меня за руку! Ну прямо бешеный, зубы скалит, кричит:

— Дедка за репку. Бабка за дедку… Тянут-потянут, вытянуть не могут!

А сам меня тянет, тянет, пропадет, думаю, не только курточка, оторвет руку, но в это время он меня протаскивает, и мы плюхаемся на землю. А он веселится:

— Тянули, тянули и вытянули! — и прыгает вокруг меня, и хохочет.

Глазастая, скажу тебе прямо, выходи с ним на контакт, я такого весельчака еще ни разу не встречала в жизни.

— Тебя как величают, репка? — спрашивает он.

— Зойкой.

— А меня Иннокентием. Проще — Кешка — пустая головешка. — Он, видно, догадывается, что мне страшно, жмусь как-то, от него отступаю. — Ты, — говорит, — меня не бойся, я не сумасшедший.

— А я и не боюсь. Чего мне тебя бояться?.. Вижу. Ты вполне нормальный… Тихий. Вежливый.

Он как захохочет диким-диким смехом и говорит: