Чучело. Игра мотыльков. Последний парад

Правда, дяде Шуре и этого показалось мало. Он решил продолжить веселье и приложил к моему лбу ладонь.

— Я не болен, — сказал я.

— Здесь совсем другое, — ответил дядя Шура. — Посмотри мне в глаза.

Я посмотрел: нет, у него в глазах не было никаких лепестков.

— Неизлечимое, — сказал дядя Шура. — Фантазер и мечтатель. В общем, сочинитель сказок.

— А я, а я? — потребовала Наташка.

Дядя Шура опустил ладонь на Наташкин лоб, заглянул ей в глаза и задумался.

— Решительная особа, — сказал он наконец. — И большая любительница мороженого.

— А она, а она? — Наташка показала на Надежду Васильевну.

Дядя Шура повернулся к Надежде Васильевне и вновь повторил все свои манипуляции.

Тут следует заметить, что смотрел он ей в глаза несколько дольше, чем нам с Наташкой. Конечно, от таких глаз нелегко оторваться.

— Добрейшее существо, — сказал он, — но умеет ловко это скрывать… А теперь начнем пир.

— Начнем! — воинственно завопила Наташка и убежала, чтобы отнести наконец бутылку с молоком.

Следом за нею улетел Малыш.

— Спасибо, — неестественным голосом сказал я. — Мне уроки надо делать.

Конечно, мои слова были курам на смех: отказываться от свадебного пира из-за уроков, как будто я только и делаю, что хожу по свадьбам, — но было неудобно навязывать себя.

— Смотри, какие у нас торты, салаты, бутерброды, — соблазнял меня дядя Шура. — Ты что, хочешь нас обидеть?

— Нет, — радостно ответил я и торопливо сел за стол.

— Наташа, — приказал дядя Шура, — прибор Борису!

Вбежала Наташка, у которой в ногах путался обезумевший Малыш. Она принесла мне тарелку, вилку и нож и поставила передо мной замечательный хрустальный бокал. Когда она ставила его на стол, то он зазвенел редким звоном.

Наступила торжественная тишина.

Дядя Шура взял шампанское и открыл его. Оно стало пениться и вырываться из бутылки.

Надежда Васильевна отодвинулась, чтобы спасти платье, и уронила свой бокал. Замечательный хрустальный бокал с редким звоном!

Вот тут-то и началась по-настоящему эта история, вот тут-то и вспыхнул небольшой костер, который потом разгорелся в неистовый пожар, способный уничтожить все, и который мне удалось погасить.

Я знаю, я уже говорил об этом. Но, чтобы у вас в голове хорошенько отпечаталась эта история, чтобы вы потом не повторили моих глупостей и не принимали поспешных решений, напоминаю вам об этом. И себе, разумеется, тоже. Век живи, век учись.

Тетя Оля любит говорить: «Если ты хочешь, чтобы тебя поняли, повтори главную свою мысль в начале рассказа, в середине и в конце». По-моему, очень правильные слова.

Значит, хрустальный замечательный бокал стал падать, описывая плавную дугу.

Дядя Шура сделал невероятно судорожное движение, чтобы спасти бокал, но это ему, конечно, не удалось. Он ведь не фокусник и не волшебник, а только хирург.

Бокал, естественно, достиг пола и разбился, а следом за ним на полу оказался дядя Шура.

Может быть, он упал нарочно, чтобы посмешить публику? А может быть, просто не удержался на стуле? Во всяком случае, он рассмеялся, а за ним рассмеялся и я. В конце концов, бокал — это только бокал, даже если он замечательный, хрустальный, с редким звоном.

Мы смеялись, надеясь развеселить и увлечь остальных, но увлекли только Малыша. Он начал отчаянно лаять.

— Жалко, — сказала Надежда Васильевна, села на корточки и стала собирать осколки.

— Это мамин бокал, — вдруг тихо, но внятно произнесла Наташка. И сразу оборвала наш смех.

— Что ты выдумала, — неуверенно возразил дядя Шура.

И всем стало понятно, что это на самом деле был бокал Наташкиной мамы.

— Ты сам говорил, — повторила Наташка. — На нем была царапина.

Надежда Васильевна, подобрав осколки, вышла.

Дядя Шура ничего не ответил Наташке, достал новый бокал и поставил перед Надеждой Васильевной.

Свадьба продолжалась, но это была уже чуть-чуть не та свадьба.

Дядя Шура стал разливать шампанское. При этом он изображал, что ничего особенного не произошло, но по движениям его рук, по суете, по неуверенно-торжественному голосу видно было, что история эта ему неприятна.

Наконец шампанское было разлито, и вновь наступила тишина.

И я услышал «легкий шелест их новой жизни», предчувствие чего-то очень хорошего. «А впереди у вас будет то-то и то-то, то-то и то-то», — сказала бы тетя Оля и наговорила бы впрок много хорошего и заманчивого, чтобы им захотелось всего этого терпеливо ждать. Именно это она и называла «легким шелестом новой жизни». Правда, тетя Оля никогда не предупреждала о том, что в жизни человека может быть и плохое, и трудное. И это была ее ошибка, но такой она была человек.

Дядя Шура молча посмотрел на Надежду Васильевну, и, кроме радости, у него в глазах была затаенная грусть.

Тогда я этого не понимал, как может быть грустно, когда радость. Но теперь-то я знаю, что все в жизни соединяется: радость по настоящему и грусть по прошедшему. Получается какая-то горьковатая радость.

И вдруг дядя Шура повернулся ко мне и спросил:

— А что по этому случаю сказала бы наша знаменитая тетя Оля?

— Это Борина тетя, — объяснила Наташка Надежде Васильевне. — Она все-все знает.