Чучело. Игра мотыльков. Последний парад

— Совсем как автомат, — заметил Сергей Алексеевич. — На войне мне часто снилось, что я плыву по тихой, мирной реке, а сейчас снится война.

Он вспомнил свой сон про отца и вспомнил, как его в действительности хоронили. Это было сразу после Гражданской войны. Он только что вернулся с польского фронта и приехал в родной город в командировку. И умер отец. Его вызвал военный комендант, этот самый Васька-банщик, и запретил идти на похороны, потому что отец был верующим и его будут отпевать. А это, мол, подрыв авторитета командира Красной армии и потеря революционной бдительности. Но все же он пошел на похороны в гражданском платье с чужого плеча, как вор. Он прятал глаза от людей и поднимал воротник пальто, боялся встретить знакомых. И теперь, через столько лет, ему было стыдно той своей трусости.

— А тебе, наверное, ничего не снится. — И с завистью добавил: — Спишь без задних ног?

— Мне? — переспросил Коля, и вдруг у него вырвалось: — Сегодня приснился сон… Будто у меня отец не родной, — он чуть не захлебнулся и не заплакал от этих слов, — а от меня скрывают.

Сергей Алексеевич впервые поднял глаза: слишком странными показались ему слова мальчика.

— Чего только не приснится, — сказал он. — Ну а дальше-то что?

— Проснулся. — Тоска совсем одолела Колю, и ему нестерпимо захотелось все рассказать Сергею Алексеевичу, чтобы легче стало, и он готов был уже открыться, но вместо этого сказал обычные слова: — Одного лекарства не достал. Вот рецепт.

— Оставь себе, — сказал Сергей Алексеевич. — При случае возьмешь. — Он заметил в кармане Колиной рубахи конверт. — Это что, письмо от родителей?

— Фотограф прислал. — Коля протянул Сергею Алексеевичу конверт.

— Ну-ка, ну-ка! — Он вытащил фотографию из конверта.

Одно дело представлять себе, что вместо Коли на камне сидел Витька, а другое дело — фотография, и на ней действительно Витька… Сергей Алексеевич забыл о Коле и когда наконец опомнился, то мальчика уже не было в комнате. У Сергея Алексеевича мелькнуло в голове, что получилось как-то неудобно, и мальчишка вроде был чем-то расстроен, а он даже его не расспросил.

Телеграмма с опозданием

А тем временем Коля торопливо собирал вещи. «Я им в тягость, — думал Коля. — Они и на Севере поэтому болтались, чтобы отделаться от меня. Уеду куда-нибудь и поступлю на работу. Или лучше попрошу Сергея Алексеевича, чтобы он устроил меня в Суворовское училище». С этой мыслью он взял в одну руку чемодан, в другую — клетку с кенаром и направился к двери. У него теперь было одно-единственное желание — побыстрее отсюда убежать, чтобы никого не видеть: ни тети Кати, ни Юрки. Быстрее, быстрее! Все хорошее, что было в нем к родителям, куда-то улетучилось, и теперь им владела только обида. На столе лежала телеграмма, он сначала в лихорадке даже не заметил ее.

И тут пришел Юрка.

— Колька, — крикнул он, притворяясь, что между ними ничего не произошло, — телеграмма! — И помахал бумажкой над головой.

Но телеграмма была ему не нужна, она прибыла с опозданием.

— Ты куда? — Юрка загородил Коле дорогу.

— Куда надо. — Он держался из последних сил.

— Совсем псих. Телеграмма же!

— Возьми ее себе на память, — сказал Коля. — А ну, пусти!

Юрка, отталкивая его от двери, открыл телеграмму и прочел:

— «Будем завтра. Целуем. Твои папа-мама».

— Пусти! — крикнул Коля в отчаянии.

Юрка отступил, и Коля выскочил на улицу.

…Сергей Алексеевич сразу понял, что случилась какая-то неприятность. Коля вошел в дверь без стука, с чемоданчиком и клеткой.

— Что с тобой? — Он подошел к Коле, и тот вдруг уткнулся ему в грудь и заплакал, как маленький. — Ну, ну, — сказал Сергей Алексеевич. — Ты ведь не девчонка. — Взял у него чемоданчик и клетку и усадил на стул. — Рассказывай… Рассказывай. Сразу легче станет.

— Я вам говорил про сон. Что у меня отец неродной. Так это правда. Юрка сказал.

— Только и всего? — сказал Сергей Алексеевич. — И ты из-за этого так раскис! Что значит неродной? Он тебя любит, считает своим сыном…

— Ничего он меня не любит, — сказал Коля. — Иначе не врал бы.

— Ну и куда же ты собрался? — спросил Сергей Алексеевич.

— В интернат… куда же… — сказал Коля. — Если не откажете, то я хотел бы в Москву, в Суворовское. Напишете письмо?

— Напишу. Давай только так. Завтра поговоришь с ними — и в дорогу.

— Нет, — сказал Коля.

— Он же тебя любит как родного, — сказал Сергей Алексеевич. — Я уверен.

Но не так-то легко было пробиться к сердцу и разуму Коли и убедить его. Он ожесточился и не хотел ничего слышать.

— Мне их жалость не нужна. — Коля встал. — Напишете письмо?

— Напишу, напишу. Вот сейчас допьем чай, и напишу, — сказал Сергей Алексеевич. — Или вот что… Завтра уедем вместе.

— Правда? — радостно спросил Коля.