Чуден Днепр

Государь обласкал Дворецкого, способствовал, сколь мог, исцелению от боевых ран отца его Исая и, провожая казацкого рыцаря в имение к раненому родителю, просил вернуться впоследствии под королевские боевые знамена.

Прошло время. Умер отец. Молодой Дворецкий женился, потом овдовел. Полюбил другую. Мария, однако, держалась католичества, и весьма огорчала Рудана, не уступая мольбам и призывам казака принять его православную веру. Потому-то и жили они невенчаными, ни в костеле, ни в церкви.

Дворецкий старался для себя и для короля, и не сомневался в расположении последнего, и твердо знал, случись невзгода, и протянет монарх руку помощи. “Другие государи скупы на благодеяния, думают, подданным, как детям, вредно без конца мирволить. Не таков мой король, широка душа его!” — рассуждал воевода.

Не пустует в сердце место, назначенное для тревог. Жалила Дворецкого мысль, что еврейские деньги выкупили его из плена. Стало быть, не миновать расчета, и потому росла в нем неприязнь к хитрому племени. Опять же Мария, упрямая баба, противится православию. Но пуще всего досаждает Дворецкому сосед, польский шляхтич Даниэль Равелинский.

2

Истинный казак, хоть простой ратник, хоть высокого воинского звания, не станет подолгу дома сидеть, за огородом смотреть, на печи лежать да с женой бабиться. Потому-то сотник Рудан Дворецкий бывал в имении своем наездами, а так все больше отдавался бранному труду. Дерзкий и корыстный Равелинский безжалостно насмеялся над верноподданным и честолюбивым витязем.

Как-то раз вернулся Рудан домой, и великое горе встретило его у ворот. Обезлюдила усадьба. Сын схоронен месяц назад. Мария бросила его. Даниэль завладел ею. “Иноверка лукавая! Снюхалась с проклятым поляком, сбежала, католическим браком соединилась с ним. Теперь уж люби не люби, а конец любви. Только смерть негодяя вернет мне Марию!” — думал Дворецкий. Дворовый человек сказал, что отрок вступился за честь отца, тогда бешеный поляк самолично засек мальца насмерть. Собственной дерзостью наглеет лиходей. Сверх всего Равелинский самоуправно присвоил себе изрядный кусок фамильного пастбища Дворецких и обнес прочным забором украденную землю.

Первая мысль Рудана: “Месть, расправа! Найти беглецов, голову снести супостату, проучить Марию и вновь завоевать ее!” Однако, по здравом размышлении, опорожнив с горя чарку-другую горилки, оскорбленный отец и муж отверг естеством подсказанный порыв души. Вспомнил, что он любимец короля, потому, дабы не терять монарший кредит, надлежит ему быть законопослушным подданным, и сообразно с этим действовать.

Не слишком уповая на успех, но чтобы дать законное течение делу в цивилизованном русле, Рудан подал жалобу судейским и не обманулся в худших ожиданиях. “Прозорлив был отец, завещал не изменять православию нашему, ибо в иной вере нет правды. От суда католиков справедливости ждать? Своего выгородили, хоть и преступник. Теперь поищу защиты у высочайшего покровителя моего!” — подумал Рудан, и булавочный укол сомнения рассердил его.

Возгласами радости король встретил в Варшаве казацкого воеводу. “Что привело тебя в столицу, мой честный, мой лучший рубака? Каким угождением угожу тебе, доблестный Рудан?” — вопрошает монарх, и чудится просителю холодок в голосе благодетеля. “Верно, донесли королю, в чем моя беда, а он с сеймом не в ладах, захочет ли ради казака еще и с судейскими ссору затевать? Они — живучий и опасный народ!” — мелькнуло в голове Дворецкого.

С болью выслушав Рудана, король резонно заметил, что сын из могилы не восстанет, а католический венец навсегда решил судьбу Марии. Что до праведной мести Равелинскому, то не слишком ли щепетилен лихой казак, не чересчур ли рыцарствен с канальей? Бывают положения, когда сабля, а не государь в помощь, а политика — дело тонкое, и король есть раб ее.

Дворецкий покинул столицу не солоно хлебавши. Снова вспомнил завет отца. Горько на душе, гневом и злобой полна. Не нашел справедливости. Надругались поляки над любовью и верностью его. Нет закона и нет защиты. Что ж, возмездие придет и не заставит ждать. Вон сколько недовольства панской влатью! Запылает Польша!

3

— Э, дружище, не годится так! Давай-ка сюда штоф, уберу его подальше. Горилка не в помощь тебе! — сказал Микола Шилохвост, силой взял из рук Рудана бутыль зеленого стекла, убрал в шкафик.

— Да ты послушай, Микола, какое горе у меня! — возразил Дворецкий.

— Что ж слушать-то? Ты уж мне третий день про свои беды талдычешь, забываешь, что говорил и снова начинаешь!

— Миколка, какое горе у меня! Еще стопку позволь!

— Нет, брат, не позволю. Завтра снова приду к тебе. За сутки отрезвеешь, в голове туман рассеется, вместе думать станем. Сейчас прощай.