Чудеса Антихриста

Из комнаты отца послышался голос, он спрашивал, кто вошел. Услыша его голос, она поняла, что он жив, и ее охватило такое чувство, словно все в ней задрожало и оборвалось, и силы отказывались служить ей. Мозг и сердце перестали работать, и ноги не могли больше держать ее. Она подумала, что это происходит оттого, что последнее время она жила в страшном напряжении. Она опустилась на пол с неизъяснимым чувством какого-то освобождения и погрузилась в глубокий обморок.

Донна Микаэла пришла в себя только к утру.

За это время произошло очень многое. Слуги вышли из своих убежищ и позвали донну Элизу. Она пришла в разграбленный дворец, послала за полицией и белыми братьями, которые перенесли тело Джианниты к ее матери.

Проснувшись, донна Микаэла увидала, что она лежит на софе в комнате рядом с отцом. С ней никого не было, но из комнаты отца до нее доносился голос донны Элизы.

— Я потеряла и сына, и дочь, — всхлипывая, говорила донна Элиза. — Я потеряла их обоих.

Донна Микаэла хотела встать, но у нее не было сил. Тело ее было точно сковано, но душа уже пробудилась.

— Кавальере, кавальере! — говорила донна Элиза. — Можете ли вы это понять? Разбойники с Этны ворвались в Диаманте. Пришли бандиты, стреляли в таможню у заставы и кричали: «Да здравствует социализм!» И все это они делали, чтобы разогнать народ с улиц и выманить карабинеров за Porta Aetna. Никто из жителей Диаманте не был с ними заодно. Все это устроили разбойники, чтобы ограбить мисс Тоттенгам и донну Микаэлу, двух женщин, подумайте, кавальере! О чем думали господа офицеры, заседавшие в военном суде? Или они думали, что Гаэтано был в союзе с бандитами? Разве они не видели, что он дворянин, истинный Алагона, художник? Как могли они осудить его?

Донна Микаэла слушала в ужасе; но она старалась убедить себя, что все это сон. Ей казалось, что Гаэтано спрашивает ее, приносит ли она его в жертву Богу? И она отвечает ему, что она сделала это. А теперь ей снится, что бы было, если бы его действительно схватили. Иначе этого и быть не может!

— Какая печальная ночь! — продолжала донна Элиза. — Что-то носится в воздухе, что туманит разум людей и делает их безумными! Вы знали Гаэтано, кавальере! Он всегда был горячий и увлекающийся, но он был рассудителен и благоразумен! А сегодня ночью он сам бросился в руки солдат. Ведь вы знаете, он хотел поднять восстание, для этого только он и вернулся. И когда он услыхал выстрелы и крики: «Да здравствует социализм!» — он совершенно обезумел. Он думал, что начинается восстание, и бросился на улицу, чтобы принять в нем участие. И он тоже кричал изо всех сил: «Да здравствует социализм!» И тут ему встретилась толпа солдат, целый отряд. Они шли в Патерно, но, услыхав по дороге стрельбу в Диаманте, завернули сюда, посмотреть в чем дело. А Гаэтано не в состоянии отличить солдатской фуражки, ему кажется, что это восставшие, ему кажется, это ангелы сошли с неба, он кидается в их толпу, и его арестовывают. А солдаты, ловившие разбойников, убегавших с добычей, заодно забирают и Гаэтано. Они проходят через весь город и везде встречают тишину и покой; но, прежде чем уйти, они судят своих пленников, осуждают его как разбойника и убийцу женщин. Ну, разве люди не потеряли рассудок, кавальере?

Донна Микаэла не могла расслышать, что отвечал ее отец. Ей самой хотелось задать тысячи вопросов, но она была словно каменная и не могла пошевелиться. Она думала только о том, не расстреляли ли уже Гаэтано.

— Что думали они, приговаривая его к двадцати годам тюрьмы? — говорила донна Элиза. — Неужели они думают, что он сам или его близкие проживут так долго? Он умер для меня, кавальере, умер, как и Джианнита.

Донне Микаэле казалось, что она опутана крепкими цепями и не может высвободиться. Это было ужаснее, чем если бы ее приковали к позорному столбу и бичевали.

— У меня отняли всю радость моей старости, — говорила донна Элиза. — Джианнита и Гаэтано! Я всегда надеялась, что они поженятся. Они так хорошо подходили друг к другу. Оба они выросли у меня и любили меня. Зачем мне жить, когда вокруг меня нет больше молодежи? Часто мне приходилось трудно, когда Гаэтано жил у меня, и мне часто говорили, что мне легче было бы прожить одной; но я всегда отвечала, что все это пустяки, лишь бы вокруг меня была молодежь. И я думала, что, когда он вырастет, он женится и у них будут дети и мне не придется доживать свой век одинокой, никому не нужной старухой.

Донна Микаэла подумала, что в ее руках было спасти Гаэтано, но она не захотела этого. Но почему она не захотела? Теперь это казалось ей совершенно непонятным. Она начала перечислять причины, побудившие ее толкнуть его на гибель. Он был безбожник и социалист и хотел поднять восстание. Это перевесило все другое в ту минуту, как она отперла ему калитку. Это перевесило даже ее любовь. Теперь она не понимала этого. Разве может чашка весов, наполненная пухом, перевесить чашку с золотом?