Чудеса Антихриста

Сошлось такое множество народа, что, казалось, город не сможет вместить всех. На улицах, в окнах и на балконах всюду виднелся народ. На высоких каменных лестницах сидели люди, и лавки были переполнены. Двери на улицу были широко раскрыты, и в сенях полукругом стояли стулья, как в театре. Тут сидели хозяева с гостями и смотрели на проходящие процессии.

На улицах стоял оглушительный шум. Мало того, что все говорили и смеялись. Тут были шарманщики, которые играли на шарманках, величиною с целый орган. Пели уличные певцы; мужчины и женщины резкими надорванными голосами декламировали стихи Тассо. Раздавались всевозможные выкрикиванья, из всех церквей доносились звуки органов, а на площади, на вершине Монте Киаро, играл городской оркестр, и эта музыка разносилась по всему городу.

Этот веселый шум, благоухание цветов и флаги, развевающиеся под окнами донны Микаэлы, вывели ее из оцепенения. Она поднялась, словно услышав призыв жизни.

— Я не хочу умирать, — сказала она себе. — Я попробую жить!

Она взяла под руку отца, и они вышли на улицу. Она надеялась, что внешняя жизнь опьянить ее и она забудет свое горе. «Если мне это не удастся, — думала она, — если ничто не может развлечь меня, тогда мне останется только умереть».

В Диаманте жил старый бедный каменщик, которому хотелось к празднику заработать несколько сольди. Для этого он вылепил из лавы несколько бюстов Сан-Себастиано и папы Льва XIII. А так как он знал, что в Диаманте любили Гаэтано и печалились об его участи, то он сделал несколько и его бюстов.

Как только Микаэла вышла на улицу, ей встретился этот бедняк, предлагавший своп жалкие маленькие статуэтки.

— Купите дона Гаэтано Алагона, донна Микаэла, — сказал он. — Купите дона Гаэтано, которого правительство засадило в тюрьму за то, что он хотел освободить Сицилию!

Донна Микаэла крепко сжала руку отца и быстро прошла дальше.

Но в дверях café Europa стоял сын хозяина и пел канцоны. Он сочинил для праздника несколько новых песен и, между прочим, две-три канцоны о Гаэтано; он думал, что, может быть, народ захочет послушать про него.

Проходя мимо café, донна Микаэла услыхала пение и остановилась послушать.

«Ах, Гаэтано Алагона! — пел юноша. — Песнь могущественна. Песнями своими я хочу освободить тебя. Сначала пошлю я тебе нежную канцону. Она проскользнет сквозь тюремные решетки и сломает их. Потом я пошлю тебе сонет, прекрасный, как женщина, и он подкупит твоих сторожей. А потом я сочиню величественную оду, которая потрясет своим ритмом стены темницы. Но если и это не поможет, я сложу могучий эпос, который обладает целым полчищем слов. О, Гаэтано, сильный, как войско, помчится он к тебе. Все легионы древнего мира не смогли бы удержать его».

Слушая это пение, донна Микаэла судорожно цеплялась за руку отца, но она ничего не сказала и пошла дальше.

Тогда кавальере Пальмери заговорпл о Гаэтано.

— Я не знал, что народ так любит его, — сказал он.

— Я тоже, — пробормотала донна Микаэла.

— А сегодня я видел, как приезжие входили в лавку донны Элизы и умоляли ее продать им что-нибудь из его работ. У нее оставалось только несколько старых четок, и я видел, как она разорвала их и раздавала каждому по шарику.

Донна Микаэла с детской мольбой взглянула на отца. Но он не знал, хочет ли она, чтобы он замолчал или говорил дальше.

— Старые друзья донны Элизы проходят с Лукой в сад, — продолжал он, — и Лука показывает им любимые уголки Гаэтано и огород, за которым он ухаживал. А Пачифика сидит в мастерской около станка и рассказывает разные истории из его детства и жизни.

Дальше он не мог говорить, теснота и шум были так сильны, что ему пришлось замолчать.

Они старались пробраться к собору. На лестнице собора по обыкновению сидела старая Ассунта. Она перебирала в руках четки и повторяла все одну и ту же молитву. Она просила святого вернуть в Диаманте Гаэтано, который обещал помочь всем беднякам.

Проходя мимо нее, донна Микаэла ясно услыхала:

— Сан-Себастиано, верни нам Гаэтано! Ах, будь милостив, сжалься над нашими страданиями, Сан-Себастиано, верни нам Гаэтано!

Донна Микаэла хотела войти в церковь, но, подойдя к лестнице, она отступила назад.

— Там такая толкотня, — сказала она. — Я не решусь войти!

Они вернулись домой. Но во время их отсутствия донна Элиза решила воспользоваться этим случаем; она повесила флаг на крыше летнего дворца, накинула ковры на балконы, а когда донна Микаэла вернулась домой, она собиралась укрепить над дверью гирлянду. Донна Элиза не могла перенести, чтобы летний дворец стоял не украшенным. Она боялась, что святой не поможет Диаманте и Гаэтано, если летний дворец не будет убран в его честь.

Донна Микаэла шла смертельно бледная и сгорбленная, как старуха.

Она шла и бормотала: «Я не делаю его бюстов, я не пою о нем песен, я не молюсь за него, я не покупаю четок его работы. Как может он поверить, что я люблю его? Он может любить всех тех, кто чтит его память; но не меня! Я не принадлежу к его миру. Меня он никогда не полюбит».