Чудеса и диковины

Я продрался сквозь развевающиеся мантии и убежал из библиотеки. Пересек безлюдный двор. Стражники отмахнулись от меня, как от вони. Я перешел через мост. Теперь – налево, в город, вниз по холму, где дома словно отшатываются от замка, как камешки на берегу, что становятся все меньше и меньше по мере приближения к перемалывающему морю. Может быть, весть о моем позоре докатилась сюда раньше меня? Рак-отшельник, изгнанный из своей раковины, может найти убежище лишь в городских трущобах. У меня в кошельке еще оставалось несколько монет. Мне бы их сохранить – хоть какой-то запас на черный день! Но я спустил все. Я болтался по узким улочкам, заходил в грязные таверны, где когда-то набирал рабочих. Каждый вымученный смешок, каждую каплю пива, пролитую у моего стула, я воспринимал как оскорбление, как покушение на мою честь, и только мой малый рост удерживал меня от того, чтобы наброситься на обидчиков с кулаками. Подавленный, жалкий, я прятал нос в немытых кружках. Пивная пена и сопли пропитали мои рукава. Я хорошо помню тот вечер в унылой таверне, утопавшей в алых лучах заката и знакомых ароматах – запахе кузнечного пота и вони сваленных в кучу гнилых овощей. Пока я сидел, тупо глядя в пространство, выпивка – смесь вина и теплого пива – усердно работала над моим мозгом, заглушая его возражения и окутывая окружающий мир мягкой ватой отупения. Когда я попытался встать, пол ушел у меня из-под ног, как вода – от Тантала, и стены начали танцевать. Я оказался в бушующем море. Земля бросилась мне навстречу, как приветливая собака. Я смутно помню, что меня подняли на ноги. Чьи-то пальцы шарили по моим карманам. Кошелек срезали. Потом кто-то поместил меня на голубые кучи облаков. Почему-то у меня прорезалась похоть. Я гонялся за юбками и, помнится, цеплялся за кусок тафты, пока какие-то рассерженные птицы не начали бить крыльями и клевать мне лицо. «Анна! – кричал я. – Гретель, mein Herzensau!» В конце концов рассерженный муж положил конец скандалу, врезав мне по щеке то ли тростью, то ли кулаком. Вместе с болью пришло отрезвление. Я помню вишневую мякоть, которая полилась у меня из ноздрей, а потом перешла в поток рвоты, выплеснувшийся на дрожащие пальцы. Пошатываясь, я добрел до ниши, где пук соломы сомнительной чистоты пропитался тонким запахом соседнего ящика с персиками. Завтра или послезавтра мне придется вернуться в замок, чтобы попытаться спасти хоть что-то. Но сейчас мои веки сделались неподъемными. Сон упал на меня, как капюшон. Мечта всей моей жизни рассыпалась в прах.

В замок я вернулся в раскаянии. Больше мне некуда было идти. Под безразличными взглядами часовых я вошел в тень восточного крыла и поднялся с черного хода в свою комнату на Вергессенхайт.

Плотный сумрак окутывал коридор. Кто-то закрыл все ставни и не подумал зажечь хотя бы одну лампу.

– Чертовы слуги, – пробормотал я, роясь в карманах в поисках огнива, которого там не было.

Вокруг было темно и тихо. В соседних комнатах никто не шевелился. Мне вдруг стало страшно.

– Кто там?

Я прислушался: не раздастся ли звук дыхания, неосторожный шорох одежды, слабый звон металла.

– Адольфо, это ты?

Молчание. Черт. Я что же, буду теперь бояться темноты? Я двинулся вперед, слепо нащупывая дорогу ногой.

За моим столом сидел Якоб Шнойбер. Он оставил дверь открытой: не для того, чтобы смягчить мой испуг, а чтобы я не разбудил соседей своим криком.

– Ага. – Я старался выглядеть беззаботным. – У вас, как я понимаю, есть ключ от этой двери?

– У меня много ключей.

Он рассматривал высушенную голову туземца Хибаро – которую я запечатлевал для потомков, – как будто это был странный фрукт, предназначенный к продаже на рынке. В окно пробивался слабый синеватый свет. Я спросил, что он делает в моей комнате.

– Я пришел рассказать вам о своей жизни, герр Грилли. Где я был. С кем встречался.

– Я совершенно уверен, что капеллан или Вакенфельс с радостью выслушают вашу исповедь.

Якоб Шнойбер положил голову на место. Его голос был тихим и монотонным.

– Я сражался в немецких рядах у Белой Горы. Мы противостояли правому флангу чехов под командованием Иоахима Шлика. После этого я спал в саду. Было очень холодно. Мы ели гнилые груши. На следующий день мы вошли в Прагу, шили ее без единого выстрела. Мы дружно кричали, когда Максимилиан принял капитуляцию врага.

– Рад за вас, – сказал я в дурнотном нетерпении.

– Весной мне весьма пригодились навыки нотариуса, полученные, скажем так, в прошлой жизни. Меня нанял в качестве секретаря Карл, граф Лихтенштейна. В наши задачи входило составление списка главарей бунтовщиков, которых надлежало арестовать и допросить.

– Герр Шнойбер, я в самом деле ужасно устал.

– Это было в прошлом июне. У восточной стены старой ратуши построили громадный эшафот. Вы знаете, где это… напротив школы, где вы жили…

Несмотря на дурноту и усталость, кровь в моих венах чуть не замерзла.

– Продолжайте, – сказал я.