Чудеса как признак жизни

До тех пор, пока в ужасном международном автобусе не познакомился с другим чеченцем. Сказать, что тот автобус ужасный, – ничего не сказать: мертвящий холод на борту, наглые водители, невозможность пересесть на другой автобус. Хотя бы просто потому, что нет денег на билет. То есть вообще нет – наглухо. Нет и еды. «Ну, и не в таких переделках бывали, – произнес мой сосед, извлекая из сумки свертки с едой. – Угощайся, парень!» Слово за слово, оказалось, что едет он аж из самого Грозного, убегая от войны (на дворе был тогда 1995 год). Многое рассказал, все больше со слезами. О том, что творили сначала дудаевцы, потом другие, сменившие их, «борцы за веру» в когда-то мирной Чечне. О том, как прятались по подвалам, изредка выбегая на улицу, чтобы найти или выпросить у наших солдат хлеба. О том, как попали под наш артобстрел, когда был дан «зеленый коридор» для беженцев… Многое рассказал. «В конце концов, – говорит, – спасся чудом. Сейчас вот пробираюсь в Германию, там какие-то дальние родственники живут. Обещали приютить. Вот и еду».

К концу поездки мы почти сдружились. Он с удовольствием угощал припасами: «Иначе нельзя! Мы же соседи!» Я попутно переводил какие-то письма, помогал ему чем мог в дороге, старался, короче, есть его хлеб не даром.

Две ночи в дороге – в конце концов приехали в Берлин, где я должен был выйти. А дальше – автостопом к друзьям и на работу. Чеченцу надо было ехать еще дальше. На прощание мы обнялись, он опять всплакнул. Я вскинул рюкзак на плечи, зашагал прочь от автобуса. Вдруг – голос сзади: «Эй, стой! Погоди, дорогой!» Оборачиваюсь: бежит мой чеченец, в руках что-то держит. «Слушай, я ведь все равно скоро приеду, там меня родственники накормят-приютят. Вот, у меня несколько марок осталось – возьми, а? Я же знаю – тебе куда-то далеко надо ехать! Так что возьми – пригодятся!» Быть попрошайкой – свинское дело. «Не буду я брать ваши деньги, – отвечаю. – Вы что?» – «А я тебе как старший младшему говорю: возьми! Иначе обидишь! Ты меня вон выручил так в дороге – письма мне переводил! Бери, говорю».

Втиснул он мне в карман эти марки, хлопнул по плечу и успел заскочить в уезжавший автобус. Стою я на перроне озадаченный: денег хватит на поезд до друзей. М-да. И поесть даже можно.

Такие вот истории.

* * *

Я намеренно не говорю про помощь от братьев по вере – православных. Намеренно рассказываю о помощи, часто чудесной, от не только не православных, но даже иноверцев-мусульман или язычников-огнепоклонников и вообще атеистов. Вполне допускаю, что годы странствий, этого юношеского «Sturm und Drang»[2], даны мне были Христом для того, чтобы внимательнее читать притчу не только о блудном сыне, но и о милосердном самарянине.

И я не могу не молиться – дома, конечно же, в своей частной молитве, – о всех тех, кто творил мне благодеяния, кто встречался мне на пути, а то и спасал от смерти. Ведь благодарить людей, делающих нам добро, – это даже не тот «минимум», который заповедан нам Христом, это – ветхозаветная «детскость», которую мы, наверное, должны бы были давно перерасти, научившись молиться и за врагов.

Оттого так резануло вот это свечное: «Мы, православные, молимся только о православных».

А записки с японскими, китайскими и корейскими именами от французских монахинь я все-таки передал священнику в Бари. Тот улыбнулся: «Конечно, будем молиться! Неофициально!»

Паршивая овца Гётшендорфа. Часть 1

Помните профессора-датчанина из «Осеннего марафона»?[3] Наивный, смешной ученый-славист Билл Хансен, попавший в ученики к бесподобному Леонову с его «тостующий» и «тостуемый», которые обязательно «пьют до дна», потом залетевший в «трезвователь», откуда его выручал Басилашвили, вызывает добрую улыбку и спустя почти сорок лет с выхода фильма Данелии.

А что, если вглядеться в человека, который сыграл этого профессора, по-настоящему? Оказывается, тут будет место не только для доброй улыбки, но и для настоящего уважения, а то и почтения: совсем уж человек, сыгравший Хансена, не наивен.

Итак, Норберт Кухинке. Именно он сыграл профессора-слависта. Никакой Норберт не датчанин, конечно, а самый настоящий немец. Причем очень хороший журналист: работал долгое время в «Шпигеле», потом в «Штерне», будучи московским корреспондентом этих журналов в самое что ни на есть «застойное» время, в 70-е годы. Тут он и встретился с Данелией, который пригласил Норберта сыграть в новом фильме.