Чудеса происходят вовремя

Панайотакопулос выехал в тот же вечер на скором салоникском. Сначала он хотел на денек остаться в Афинах и зайти в гостиницу «Александр Македонский» к Вергису, но потом решил не тянуть с отъездом. Ни исповедоваться Вергису, ни выслушивать его рассказ о Гревена не было никакого смысла. Пусть лучше Гревена останутся для него такими, какими он узнал их сам, человек приезжий, новый. Эдак будет вернее.

Он ехал ночным скорым и с облегчением думал о приближающихся Гревена. Однако беспокойство его не покидало. Мысли нет-нет да возвращались назад. Потому что и сам он туда вернется. Непременно, во что бы то ни стало. И не как в этот раз, а с титулами, с настоящими полномочиями, с подлинной властью в руках.

К ТОМУ ЖЕ...

Человек он был замкнутый и все время словно где-то витал. И с начальством, и с подчиненными держался ровно, в разговоры не вступал. И в тот вечер, когда они с Титосом возвращались домой и попали под дождь, Христопулос опять отмолчался бы, но в гостях у врача они выпили немного коньяку, и Титосу удалось его расшевелить.

Титос заговорил о стихах, которые читал на вечере у врача гимназист: «Как вам понравилось?» — так далее.

— Мне кажется, в этом мальчике что-то есть...

Слово «что-то» Титос сперва растянул как жвачку, а потом резко оборвал, чтобы вместило не слишком уж много похвалы.

Христопулос молчал. Под навесом, где они прятались от дождя, было совсем темно, и Титос представил себе Христопулоса таким, каким обычно видел в банке за грудой папок. (Когда Титос заходил в его отдел с каким-нибудь вопросом, Христопулос вставал — хотя при этом как будто и не приподнимался над столом, — о чем бы ни спросил Титос, о важном деле или о пустяке, всегда отвечал одинаково серьезно и монотонно.)

— Мне стихи не понравились, — услышал Титос и удивился непривычному, решительному тону собеседника. — Не понравились, — повторил Христопулос, и некоторое время оба они молчали. — Манера у этого юноши, как вам сказать... Крылья у него, вероятно, есть, но пока что он —  п е р е л е т н а я  п т и ц а. Кружит, высматривает, подбирает где что придется...

— М-да, — согласился Титос. — Это заметно. Но в его возрасте естественно...

— Простите, я так не думаю. Мне не нравится как раз его всеядность, заимствования из разных источников — оттуда, отсюда... Вы обратили внимание, первое стихотворение у него патриотическое: образцы, которым он здесь подражает, известны каждому... Ну а второе, то, что о злобе людской...

— Да, да, да, — с тихим смешком подхватил Титос и прочитал строки, послужившие образцом для второго стихотворения:

Способов рану тебе нанести
не меньше тысячи будет,
падай же ниц и с надеждой простись
при одном только слове — люди...[24]

Когда речь шла о стихах, ему известных, Титос был не прочь подекламировать. И сейчас он намерен был продолжать.

— Совершенно верно, — прервал его Христопулос. — Вот я и говорю, если бы он учился серьезно и целеустремленно, если бы его привязанности были более определившимися... А он готов подражать и нашим и вашим...

Обсудив ученические стихи гимназиста, они перешли к предметам более значительным. Заговорили о современной греческой поэзии, которую Титос считал пессимистической, замысловато-туманной, но тут же признался, что любит ее, многое ему нравится. Христопулос не возражал, он тоже находил в современных греческих стихах немало достоинств и — главное — движение, поиск, который уже принес интересные открытия... Они беседовали еще долго, пережидая дождь под навесом, да и потом по дороге.

Так завязалась их дружба.

* * *

Однажды утром Титос послал за ним секретаря. Тут же, в кабинете у Титоса, сидел Параскевакос, их коллега, только теперь он в банке показывался редко и занимался все больше делами молодежной организации.

— Садитесь, господин Христопулос, — сказал Титос. — Господин Параскевакос выступил с прекрасным начинанием. Он хочет вам кое-что предложить. — Однако Параскевакос молчал, и Титос сам приступил к пояснениям. — Речь идет о цикле лекций, которые задумал организовать господин Параскевакос. И в этой связи он имеет виды на вас.

Христопулос слушал его вежливо, не обнаруживая ни малейшего интереса. Как всегда на службе. И лишь когда Титос стал расписывать, что это будут за лекции — «под открытым небом, на площади», — на лице его отразилось недоумение.

— Господин директор, — начал он, приподнимая щуплые плечи (словно говоря: разве можно взваливать на эти плечи такую ответственность?), — я человек больной и всего лишь скромный служащий, разве мне пристало выступать на площадях?

Титос остановил его.

— Какие тут могут быть сомнения? Для нашего учреждения это дело чести. Должны же и мы внести свой вклад...

Христопулос заволновался.

— Но может быть, для этой роли скорее подошел бы кто-нибудь из учителей?

— Нет? Нет! — бурно возразил Титос. В затее с лекциями он усматривал явный выпад как раз против учителей.