Чудеса происходят вовремя

— Если желаете, господин Калиманис, моя машина... — предложил Мацангос.

Маркелос поблагодарил и сказал, что их уже ждет автомобиль.

Наконец все разошлись, и они втроем через толпу любопытных, со всех сторон пронизываемые взглядами, направились к выходу. Маркелос шагал, как всегда, импозантный, но немного растерянный и молчаливый. «Бедняга, — думала Морфо. — Знал бы ты, как тебе достанется здесь, в Афинах... Наверно, и не догадываешься, какую услугу оказала тебе сегодня я... Если бы не я, не видать бы тебе Анеты... Сидела бы она сейчас в автомобиле Мацангоса». И, продолжая играть роль задушевной подруги, Морфо стала расспрашивать Анету о дороге. Обе они больше смеялись, чем говорили, смеялись так весело, непосредственно, словно и не чувствовали, что привлекают к себе внимание. Для Морфо, которая играла в кино, это было сущим пустяком, но и Анета, видимо, не ощущала ни малейшего стеснения. «Не фальшивит, ни капельки не фальшивит, — заметила Морфо. — Да, все у нее есть, не на что пожаловаться. Красавица, молоденькая и долго еще будет казаться молоденькой. Вкус, шарм, манеры: завтра никто и не догадается, что она всего второй день в Афинах. Конечно, если она останется с Маркелосом, она во многом ему поможет, но вот останется ли? Вряд ли...»

«Вряд ли... Пожалуй, наверняка нет, — вернулась к этой мысли Морфо, когда, садясь в автомобиль, поймала взгляд Анеты, отыскавшей среди запрудивших площадь машин зеленую машину Мацангоса, который приветствовал ее, помахивая рукой. — Ничего удивительного, — подумала Морфо, — если они уже договорились, где и когда встретятся...»

Машины, загораживавшие им путь, отъехали, и автомобиль Маркелоса уже тронулся с места, как вдруг с криком, размахивая руками, вдогонку им бросился один из туристов-французов.

— Mademoiselle Jeannette! Mademoiselle Jeannette!

Это был невысокий белокурый юноша в очках и шортах.

— Mais vous avez oubié ceci! — крикнул он, торжествующе поднимая над головой одну из бесчисленных сумок Анеты. — C'est à vous, çа?[16]

Тонкие белые пальцы Анеты сплелись в шутливом отчаянии.

— Mais oui, Mon dieu, bien sûr, c'est à moi... Vous remercie beaucoup, monsieur...[17]

«Какая милочка!» — подумала Морфо, вслушиваясь в музыку ее французской речи.

Машина снова тронулась.

Из-за железных решетчатых ворот вокзала с ними еще раз попрощалась группа французов. Они махали руками, рюкзаками, фотоаппаратами, многоцветными фуражками; их юные лица сияли улыбками — и долго еще чуткое воображение Морфо перебирало все эти живые подробности, все эти веселые и милые картинки, которые прошли перед ее глазами с того момента, когда в дверях вагона показалась Анета. Их машина уже поднималась к Омонии.

— А почему они звали тебя Жаннет? — вдруг вспомнила Морфо.

— Так это же мое имя! — улыбнулась Анета. Морфо взяла в свои руки белые, как лепестки лилии, пальцы Анеты.

— Нет, моя милая, тебя зовут Анета.

— Да, но это по-гречески, а по-французски Жаннет.

— Нет, — засмеялась Морфо, внимание которой было поглощено теперь другим — необычайно тонкой кожей рук Анеты. «Чем она, интересно, их мажет? Какая нежная кожа!» — Нет, родная моя! Если по-французски твое имя Жаннет, значит, от «Жан» и, стало быть, по-гречески будет Иоанна.

— Да, Иоанна! — согласилась Анета, будто только сейчас об этом вспомнила. — Так было бы правильнее. Но мама не любит это имя, она не хотела, чтобы меня звали по-гречески Иоанна. А разве это имеет значение?

— Конечно, нет, — сказала Морфо, поглаживая в ритм своих слов бархатно-нежные руки Анеты. — Все равно... Это почти одно и то же...

* * *

Вечером, когда они остались вдвоем, Маркелос как бы между прочим сказал:

— ...И смотри, я ведь не Филипп. Чуть что узнаю — костей не соберешь!

— Почему ты это говоришь? — удивилась Анета.

— Не знаю почему, говорю и все! — отрезал Калиманис, не считавший нужным вдаваться в подробности.

— Зато я знаю. — Глаза Анеты наполнились слезами. — Ты никогда не будешь мне верить, всегда будешь подозревать без всякого повода. Нет, нет, для меня теперь все кончено! — Она спрятала лицо в ладонях и заплакала. Сияющее море волос скрыло ее лицо и руки, и Маркелос видел только тонкие плечи, одинокие лодочки, дрожащие, беспомощные, отданные во власть шторма. — Ты меня не любишь, ты только хочешь меня, а когда не хочешь, совсем не любишь, — проговорила Анета сквозь слезы. — А я бросила для тебя все, все... И теперь я совсем несчастна... — Сияющее море заколыхалось еще сильнее, волны поднимались и опускались порывисто, в горьком отчаянии; плечи Анеты выскальзывали из пальцев Маркелоса, как стекающая влага, чистая, бархатисто-нежная, и сердце Маркелоса дрогнуло.

— Ну ладно, ладно, — пробормотал Маркелос. — Это я так сказал...

В ответ он услышал рыдание еще более неутешное.

— Нет, не так...