Чудеса происходят вовремя

И только позднее, ночью, у себя дома, негодуя на свое легкомыслие и перебирая в уме фразу за фразой, она вдруг обнаружила нечто весьма существенное. «А-а-а-а! Вот оно в чем дело!..» И Мери стала припоминать все сначала, и там, где раньше стоял «икс», сейчас вставало найденное ею число, ключ к загадкам, которые до сих пор не разгадывались. Теперь она понимала, почему этот господин, смешной и жалкий, сумел добиться, чтобы она приняла его всерьез, сумел смутить ее и вызвать замешательство, чего с Мери не случалось в других, по-настоящему сложных ситуациях. Конечно, в первые минуты она вела себя опрометчиво, что правда, то правда. Но главная причина все-таки в другом. Что-то другое вооружало его этой чудовищной самонадеянностью. Под конец он сказал ей прямо: «Я никогда не предпринимаю ничего, если не уверен, если не знаю заранее...» Что же он может знать? «Фигляр, ничтожество! Жалкое ничтожество!» Ну нет, она этого так не оставит!

И Мери стала размышлять. Не о том, что произошло. О том, что должно произойти. И, взвешивая попеременно: поехать — не поехать, решила поехать, Она была упряма, и упрямство не позволяло ей от» ступить. Нет, она примет вызов и поедет с Панайотакопулосом в лагерь.

* * *

На другой вечер, после одиннадцати, Спирос Лебесис сидел у себя в комнате и наблюдал за тем, как в доме напротив от окна к окну блуждали огни. По передвижению огней он мог представить, как передвигаются в этом старом доме его обитатели. И когда около полуночи Лебесис наконец увидел то, чего ждал, он торопливо надел пиджак и осторожно, крадучись, спустился по лестнице. Улицу он пересек не сразу, напрямик, а, прижимаясь к стенам, прошел метров двести до темного перекрестка. Потом по противоположному тротуару он вернулся обратно, поравнялся со старым домом и, легко перепрыгнув через забор, оказался в саду.

Пес встретил его, повиливая хвостом. Лебесис что-то ласково шепнул ему и постучал пальцем в первое окно. Затем он обогнул дом, поднялся по деревянной лестничке и, приблизившись к задней двери, стал ждать, когда изнутри тихо отодвинут задвижку.

Однако задвижка отодвинулась с грохотом. «Ну и ну! Похоже, будет буря!» — подумал Лебесис.

Дверь распахнулась.

— Входи, входи, — послышалось из дома.

— Ну как? Что там у вас произошло?

Мери закрыла дверь и, почти подталкивая Лебесиса, провела его в комнату, расположенную за кухней и кладовой. Здесь был кабинет, и тусклый зеленоватый свет, лившийся со стола, выхватывал из темноты какие-то мерцающие поверхности — ручки и спинки массивных кожаных кресел, золоченые и полированные рамы, застекленные полки, огромные вазы и прочие большие и маленькие блестящие предметы. И днем и ночью здесь царила все та же тяжелая атмосфера, насыщенная запахом старинной, толстой, настоящей кожи и столь же старым духом никотина — в последние годы никто в доме не курил.

— Ну же! Ну! Говори! — произнес Лебесис с жадным интересом, как спрашивают обычно о вещах любопытных, скорее всего — забавных, однако на поверку они могут оказаться отнюдь не безобидными.

— Я бросила его и уехала!

— Как?

— На машине.

— А он?

— Мне какое дело? Пусть добирается хоть на четвереньках! Ничего другого мне не оставалось... Да я бы задушила его, если б не уехала...

Лебесис тихо рассмеялся.

— Не сомневаюсь, ты на это способна. Я давно говорил, что ты кончишь убийством.

— Вот именно, убийством! И сегодня я упустила самый подходящий случай. Ну и мерзавец! Слизняк, слепой крот... Знал бы ты, что это за чудовище!..

И Лебесис снова рассмеялся, как смеялся он всякий раз, когда, по его словам, на Мери находило «сафийское неистовство» — неукротимость, унаследованная ею по линии матери от бабки и далее — от деда бабки, известного арматола и клефта[22], воевавшего в горах Ламбии, откуда много лет назад спустились его потомки и одними из первых поселились здесь, на богатых землях равнины.

Итак, в жилах Мери текла кровь капитана Сафиса, и, когда в ней «закипало сафийское неистовство», Мери, прелестная, очаровательная Мери, преображалась до неузнаваемости. Ее облик вызывал ассоциации с отвесными скалами Ламбии, и Лебесис, обладавший нравом ироничным и мягким и не хранивший у себя дома старинных мечей и подвешенных крест-накрест мушкетов, смотрел на Мери с робостью, и на ум ему приходили сулиотки и Деспо[23] и другие подобные им женщины, которых так любят изображать художники: красивые головы на длинных, лебединых шеях, возвышающиеся над баррикадой или крепостной башней, как знамена на древке. Они символизируют стойкость и отвагу; олицетворять эти понятия женщина по природе своей не призвана, однако на всех языках они названы именами женского рода; к тому же фигура прекрасной женщины с мечом на баррикаде или крепостной стене уже сама по себе свидетельствует о последнем, критическом рубеже: бой идет не на жизнь, а на смерть.

В такие минуты Лебесис не знал, что сказать и как поступить. Он слушал. Так повелось у них с детства.

— Ну и чертовщина, — выругался он, когда Мери наконец закончила свой сбивчивый рассказ. — Пожалуй, эта история будет иметь продолжение...