Но уверена, что для имэловцев это стало катастрофой — и отнюдь не только из-за материальных потерь. Ведь оказалось, что жизнь этих людей прошла впустую, была брошена на ветер.
Впрочем, почему я так раскудахталась?
Разве жизнь имэловцев-ученых так уж сильно отличалась от жизни других интеллигентов-гуманитариев?
Все мы, считавшие себя специалистами по истории, или по истории литературы, или по истории искусства, остались у разбитого корыта. Кто мог — переучился, а кто был вроде меня слишком стар, чтобы переучиваться, так и остался неучем.
Меня спросят: а как же быть с «духовностью» всего советского народа — «особой духовностью», о которой талдычили наши пропагандисты и при Сталине, и при Брежневе, и при Андропове — Черненко?
Да никак. Духовность наша — пшик!
Вот написала я, что научные работники ИМЭЛ Лева Гольман и Леля Подвигина были умные, здравомыслящие люди и что изучение классиков марксизма на них не повлияло в дурную сторону, а потом вспомнила такой эпизод.
Сидим мы с Лелей у нас, на ул. Дм. Ульянова, и мирно беседуем о том о сем. И между прочим хвалим нашу общую знакомую Нину К. И Леля вдруг говорит: «А я ей (Нине) дала рекомендацию в партию, хотя она потеряла в эвакуации свой комсомольский билет, — и повторяет: — Комсомольский билет… в эвакуации».
Я было хотела Лелю похвалить, а потом спохватилась.
Ну чем мог повредить нашей державе в годы войны потерянный комсомольский билет Нины К.? Вы этот билет видели? Маленькая такая серая книжечка — ведь и до войны на всем экономили, — и на листках этой книжечки отмечались ежемесячные членские взносы. В моей книжечке (я ее не сдала, как предусматривалось) значились взносы по 20 копеек. Ну, допустим, эту книжечку найдет враг-диверсант, который сдуру забредет в ту же глухомань, куда эвакуировали нашу с Лелей общую знакомую Нину К.?
Допустим, диверсант притворится, что он и есть эта Нина К. А дальше? Переоденется в женское платье и возьмет билет до… фронта? Но по комсомольским билетам железнодорожных билетов-литеров не давали… Однако, допустим, ему дадут. Ну, и что потом? Диверсант пройдет по комсомольскому билету Нины К. в ставку Жукова и даст ему роковой совет — двинуть войска не туда, куда надо?
Нет, бдительность ни до чего хорошего не могла довести. А в ИМЭЛ, она, видимо, была на высочайшем уровне — ведь институт числился при ЦК партии и там хранилась вся мудрость этого ЦК и этой партии (б). Как в яйце — кощеева смерть…
Борис Пастернак
В памяти читающей публики РФ Борис Пастернак, Нобелевский лауреат, запечатлен как главный русский поэт ХХ века, который хоть и сравнительно благополучно пережил сталинщину, но в свои последние годы подвергся травле, за что и был увенчан современниками терновым венцом мученика.
Попробую развенчать этот миф. Начну сначала.
У молодежи 1920–1950-х годов любимым поэтом, безусловно, был Владимир Маяковский. У людей попроще — Сергей Есенин. В 1960–70-е кумиром интеллигенции стал Осип Мандельштам.
Новых поэтов, поэтов будущей перестройки, эта интеллигенция не хотела воспринимать всерьез. Евтушенко, Вознесенский и ранний Рождественский собирали тысячные аудитории, но круг Ахматовой их отверг — точно так же как и Бориса Слуцкого…
Ну а что же Пастернак? Пастернак считался эдаким поэтическим мэтром, которого чтили и молодой Маяковский, и юный Вознесенский, и старая Ахматова.
Попробую разобраться, кем же был на самом деле поэт Пастернак.
На мой взгляд, его отличало от всех остальных поэтов России ХХ века, да и не только ХХ, инстинктивное желание отгородиться от мира, от его бед и горестей — врожденный суперэгоизм, что ли… Или скорее гипертрофированное чувство самосохранения. Пастернак всерьез не желал знать, «какое нынче тысячелетье на дворе»…
И в результате Пастернак стал неслыханным-невиданным баловнем судьбы…
Трудно представить себе, что в России при Ленине — Сталине, знаменитому поэту удалось прожить такую счастливую безмятежную жизнь.
Вспомним участь всех других больших поэтов в Советской России — буквально всех.