Чудеса в решете, или Веселые и невеселые побасенки из века минувшего

Отметила и «Независимая газета»: поместила статью под названием «Московские улицы и дворы Бориса Пастернака». Любопытный материал. Из него мы узнаем, на каких улицах жил молодой гений и на какие улицы ходил в гости к знакомым, знаменитым и не очень известным. В большинстве случаев речь идет о дореволюционных временах, но есть и запись о непосредственно революционных годах. Не могу не выписать соответствующего отрывка…

«Поздней осенью 1917-го Борис Леонидович жил в Сивцевом Вражке, снимал комнату в доме № 12. Там он просидел самые драматические события октября и ноября. Артиллерия красных била по оплотам правительственных войск, находившихся поблизости от жилища поэта — по штабу Московского военного округа, по Александровскому училищу. Три дня Пастернак не мог выйти наружу — вокруг, даже во дворе, шла перестрелка…»

По-моему, такая позиция — желание пересидеть где-нибудь в укромном местечке опасные катаклизмы эпохи — была свойственна Пастернаку всю его жизнь.

Но пусть мне объяснят тогда поклонники поэта, как он мог описать в своем романе «Доктор Живаго» муки русского интеллигента в годы революции? Интеллигента, который всегда стремился быть в гуще событий, в самом пекле, дабы бороться, как ему казалось, за светлое будущее?

Ну а теперь насчет тернового венца на голове великого поэта.

Весь сыр-бор разгорелся вокруг романа «Доктор Живаго». Пастернак отдал его в «Новый мир», старейший и самый видный литературно-художественный журнал в СССР. Редактором «Нового мира» был тогда К. Симонов, который переживал в ту пору не самые лучшие времена своей жизни. Бывшего любимца Сталина не очень-то жаловали новые хозяева страны во главе с Хрущевым.

Ознакомившись с романом, редакция «Нового мира», очевидно, ничего особенно крамольного в нем не нашла, но ничего интересного — тоже. И на всякий случай решила «Доктора Живаго» не печатать, после чего отправила Пастернаку в высшей степени вежливое, обтекаемое письмо-отказ.

Я это письмо-отказ читала, поскольку его опубликовали в открытой печати в разгар скандала с присвоением Пастернаку Нобелевской премии.

Судя по воспоминаниям Ивинской, поэт был страшно уязвлен таким ответом и, хотя и не без колебаний, отдал свой роман итальянским журналистам, которые к нему тогда зачастили… После чего не напечатанный в СССР роман поэта был сразу же переведен, опубликован за рубежом и представлен на Нобелевскую премию…

Все это было чисто политическим действом, ибо проза Пастернака — к роману были приложены еще 16 прекрасных пастернаковских стихотворений — не могла особенно поразить западноевропейскую публику: ничего нового о революции и о большевиках в романе не сообщала, никаких разоблачений не содержала. Произведения русских писателей-эмигрантов были куда сильнее «Доктора Живаго»… Ведь среди этих писателей был и классик Бунин, и такие прозаики, как Куприн и Набоков, да и Мережковский.

По сравнению со сталинскими временами скандал с Пастернаком можно считать очень умеренным.

Все разыгрывалось только в рамках Союза писателей… Никаких постановлений, как в случае с Ахматовой — Зощенко, не было. И арест Пастернаку не грозил.

Итак, 1958 год. Союз писателей. Сперва собрали, кажется, партком, который должен был предшествовать общему литераторскому собранию. Поэт Ваншенкин выступил на этом парткоме и сказал, что исключать из Союза Бориса Пастернака глупо и смешно! Выступил и демонстративно ушел. Но не успел дойти до дома, как его жене, писательнице Инне Гофф, позвонили и сообщили, что Ваншенкина из членов парткома вывели… (Это рассказала мне сама Инна…)

Потом состоялось общее собрание… Его стали тщательно готовить…

Уже чудо! При Сталине ничего готовить не надо было. Просто назначали выступающих, а после проводили голосование.

Кто за? Все за. Кто воздержался? Воздержавшихся нет. Кто против? Против нет. Принято единогласно…

Кроме того, сразу было сказано, что Пастернак остается членом Литфонда… А это значило, что от, так сказать, кормушки его не отлучали. Он мог оставаться на своей даче (литфондовской), в своей московской квартире (тоже литфондовской) и вообще пользоваться всеми литфондовскими благами.

Так называемая творческая интеллигенция тогда политикой не интересовалась. А я, глядя на мужа, все же кое-что уразумела. Поняла, что история с Пастернаком ударит в основном по Хрущеву — первому нашему реформатору, далеко не самому страшному из наследников Сталина.

Для врагов Хрущева это весомое свидетельство того, что он непростительно распустил интеллигенцию, приоткрыл железный занавес, в результате чего рукописи русских поэтов стали попадать во вражеский стан.

Хрущев это все понимал, поэтому его «царствование» ознаменовалось несколькими скандальными кампаниями. Вспомним выставку художников в Манеже и вопли Никиты: «пидарасы!» Вспомним, как Кукурузник набросился на совсем юного Вознесенского и на уже немолодого Ромма…