Чудеса в решете, или Веселые и невеселые побасенки из века минувшего

Кокорекины несколько выпадали из этого круга. Художник К. был намного старше нас и уже тогда добился признания власти. Как сказано выше, он был дважды лауреатом Сталинской премии — вообще, как в ту пору говорили, был «из другого профсоюза». Да и его жена Люся, в прошлом профессиональная теннисистка, не походила на остальных моих друзей-коктебельцев.

Был в их семье и третий — некий довольно мрачный молодой парень, вроде бы инженер. Парень имел машину и даже приезжал на ней раза два в Коктебель и привозил нам из Феодосии канистры с «маджари» — молодым вином — и груды отчаянно вкусных (местных) креветок.

В Москве я однажды побывала в доме у Кокорекиных (отдельный коттедж был тогда неслыханной роскошью). Стены его были увешаны произведениями кисти самого Кокорекина. Большинство картин — пейзажи Коктебеля. Плакатами там и не пахло. Из всего этого можно было безошибочно понять, что Алексей Алексеевич мечтал о славе не плакатиста, а свободного художника…

Среди встречавших Кокорекина могла оказаться и я. Дело в том, что совсем незадолго до индийской турпоездки произошел такой вот казус. Кокорекин, интеллигент в первом поколении, иногда путал слова. Насколько я помню, в разговоре со мной спутал слово «абитуриент» со словом «арбитр», и я его, сдуру, поправила — а он обиделся. И я стала думать, как бы мне замять свою бестактность… Думала, думала, а потом позвонила Кокорекиным. И тут Люся сказала мне, что Алексей, наконец-таки, улетает в Индию, буквально на следующий день. Я решила было, что поеду его проводить, а потом передумала: лучше встречу Алексея, когда он вернется из этого своего путешествия. Даже сговорилась со своей знакомой, старым другом Кокорекиных — женой другого известного плакатиста.

И вот кокорекинская супруга позвонила мне и сообщила, что Алексей приезжает в Москву, допустим, завтра в 9 часов утра… И я твердо решила, что встану пораньше, допустим, в 7 часов, и на такси отправлюсь в аэропорт. До сих пор, то есть до 103 лет, у меня осталась такая особенность: я просыпаюсь ровно тогда, когда задумала, будильники мне не нужны.

Но в тот день я… проспала. И решила, что поеду к Кокорекину домой. Дождалась часа дня… Позвонила Люсе, спросила, приехал ли Алексей, и сказала, что выезжаю к ним. Люся немного замялась, а потом ответила, что лучше подождать: Алексей чувствует себя не очень хорошо, пусть сперва выспится…

Я, разумеется, истолковала сей разговор, как нежелание меня видеть. На всякий случай спросила, приехала ли встречать Алексея наша общая приятельница. Люся ответила, что приятельница встретила А. А. и сейчас сидит у них… На этом разговор закончился…

А дальше все, как написано в АиФ. Свидетельствую: «Советская власть совершенно блистательно справилась со своей задачей: не дала черной оспе разгуляться в СССР». И тут надо предоставить слово Кудряшову, который, видимо, ознакомился с официальными данными о мерах предотвращения эпидемии. Как написано, в АиФ: «<…> выявили и поместили в карантин 9342 человека. Москву закрыли для въезда и выезда… по тревоге подняли 26 963 медработника. Открыли 3391 прививочный пункт, где обслуживали всех желающих, а для работы в домоуправлениях и учреждениях были организованы 8522 прививочные бригады <…> С 22 декабря — момента заноса инфекции и до 3 февраля — момента ликвидации эпидемии прошло 44 дня. Всего оспой заразились 46 человек. Скончались трое».

Мне, мужу и Алику тоже заново сделали прививку против оспы. Прививки сделали всему многомиллионному народу.

Как видим, советское здравоохранение стояло на невиданной высоте.

P. S.

Если бы я не проспала и встретила Кокорекина, то много дней просидела бы в карантине на Соколиной горе или в какой-либо другой карантинной больнице.

О Люсе, жене Кокорекина, я ничего не знаю. Слышала только, что она и третий жилец кокорекинского коттеджа постарались спасти автомобиль — тот самый, на котором угрюмый парень приезжал в Коктебель. Вроде бы Люся с ним сразу укатила в Ленинград, избежав карантина. Мне объяснили, что машина была единственной Люсиной собственностью, на которую она могла претендовать…

Зачем?

В конце 1950-х, переехав из ужасной коммуналки в трехкомнатную отдельную квартиру, а потом дважды поменяв ее и очутившись в четырехкомнатных, в моем представлении — хоромах, я начала собирать антикварную мебель. Восхищалась, что она штучная, сделанная чьими-то умелыми руками. Подключился к этому коллекционированию и муж…

Прошло 50 лет. Я осталась одна. Муж давно умер. Единственный сын сорок лет как живет в США. Квартира моя все в том же сталинском доме, но уже не четырех-, а всего трехкомнатная. А мебель все та же, антикварная…

И вот зимой (летом я живу на даче) моя помощница Лена (еще не сиделка, а только помощница) усаживается в столовой перед телевизором на хрупком кресле «жакоб», предположительно принадлежавшем Айседоре Дункан, а свою больную ногу тщательно укладывает на одном из шести стульев с высокой спинкой, предположительно из Строгановского дворца в Петербурге.