Чудеса в решете, или Веселые и невеселые побасенки из века минувшего

Но об этих восьми годах разочарований отдельно. Почему о восьми? Да потому, что в мае 1945-го кончилась война, а Сталин умер только в марте 1953-го. Стало быть, целых восемь лет он возвращал нас в исходную позицию, в рабство, в недомыслие.

Каждый выживал как мог в эти роковые восемь лет!

Мы, как сказано выше, писали… Муж — книги, я — статьи, очерки. Иногда под чужими именами. И вместе издали две книги под своими именами.

Так мы заключили договор с «Воениздатом». Договор, конечно, заключал муж. Я, в ту пору уже безработная, панически боялась всяких официальных инстанций.

Кто пережил это время в Москве, помнит, в какой истерической обстановке мы существовали. Каждый день приносил что-то новое. Дело врачей. Безудержная антисемитская кампания сверху. Да и низы подтягивались.

Перепуганы насмерть были все — не только евреи, но и русские… Участковых врачей-евреек, которых знали лет по двадцать, не пускали в дом.

Мне кажется, в Москве в 1951–1952 годах могло произойти нечто вроде «хрустальной ночи». Непонятно было только, как организовать погром — еврейских магазинов не было, еврейских банков тоже. Какие витрины разбивать? Какие ценности грабить?

Во всяком случае товарищ Сталин, который был и Великим Вождем, и Великим Политиком, и Великим Архитектором, и Великим Историком-Лингвистом, стал еще и Великим Антисемитом-Ксенофобом.

И вот в этой обстановке мы задумали писать книгу «Гитлеровские генералы готовятся к реваншу». Речь в ней шла о попытках «вечно вчерашних» (так звали неонацистов в Германии) пересмотреть итоги Второй мировой войны, повернуть страну вспять и возродить кое-какие идеологические бредни гитлеровцев.

«Вечно вчерашние» и впрямь водились в Западной Германии (ГДР, естественно, трогать нельзя было). И в немалом количестве. Правда, их действия на фоне экономического и морального подъема в стране не стоило рассматривать всерьез как угрозу миру. Но ни муж, ни тем более я не думали об этом.

Я не верила даже в то, что «вечно вчерашние» и впрямь готовятся к реваншу, то есть к новой мировой (атомной) войне. Но писала об этом с превеликим удовольствием! Вообще, будучи беспартийной гражданкой, я больше думала о себе и о своей семье, нежели об идеалах социализма и о великой державе СССР. Каюсь!

Итак, в самые космополитические времена я каждый божий день радостно ходила в «Воениздат» и доводила наших «Генералов» до кондиции.

Редакция, которую я регулярно посещала, была небольшая и, по-моему, состояла сплошь из симпатичных людей. Я сравнивала этих воениздатовцев с моими начальниками в газете Южно-Уральского военного округа в Чкалове (Оренбурге), где работала в годы войны, и удивлялась их добродушию и терпимости. Ко мне эти политработники в погонах относились просто хорошо, даже с сочувствием. Что в полной мере я сумела оценить чуть позже…

Наш редактор — его фамилию не помню — был, кажется, в чине капитана. Работали мы дружно. Единственное, что меня в нем удивляло, — это его странное восприятие вполне очевидных фактов.

Вот он молча читает рукопись, вдруг поднимает голову, смотрит на меня и изрекает:

— Рейнланд-Пфальц? Не может быть.

Или:

— Северное море? Не может быть.

И мы долго взираем друг на друга.

— Почему не может быть? — спрашиваю я.

— Не может быть, — повторяет редактор. — Не может быть.

В Пфальце его, видимо, поразило само сочетание букв «Пф», непривычное для русского языка и распространенное в немецком. А Северное море было, по его мнению, не характерно для Германии… Север — это мы, Советский Союз, Северный Ледовитый океан. Ледовое побоище. Северный полюс.

Так и вспоминаю себя — тощую, плохо одетую молодую женщину, — сидящую напротив толстенького, добродушного человечка, вспоминаю, как отчаянно пытаюсь внушить своему визави, что Рейнланд-Пфальц и Северное море — немецкая реальность, а не морок, не обман, не призрак…

Книга уже ушла в типографию, была набрана, как вдруг меня вызвали снова на Кировскую (Мясницкую) в дом Ле Корбюзье, где помещался «Воениздат», и сообщили, что набор рассыпан. Книга запрещена… И никто не сказал: «Не может быть…» Все понимали, что это «может быть». Может быть. При этом ни один человек из издательства не злорадствовал… Все казались огорченными.

Но история с «Генералами» имела хеппи-энд. Сталин скоро умер. И муж обратился уж не знаю куда… Книгу опять набрали, и она вышла в свет.

Теперь, задним числом, вижу, что у нас с Д. Е. существовало четкое разделение труда: я работала с редактором, а до этого сводила его и мои писания в один текст, а он общался с внешним миром, вплоть до ЦК. В какой-то степени я всегда была его «негром», а он моим «плантатором». Очень не любил, когда я работала с кем-то другим.

Книги «Гитлеровские генералы готовятся к реваншу» у меня нет, но я отчетливо помню, как она выглядела: не очень заметная, в картонном переплете, сером с черным. После выхода в свет я ее не читала, я вообще никогда не читала в напечатанном виде ни своих книг, ни своих переводов — слишком зачитывала их в процессе работы.