Чудеса в решете, или Веселые и невеселые побасенки из века минувшего

Кажется, в последний раз супруги Бёлль пришли к нам с мужем в гости после того, как я с огромным трудом выменяла для сына хорошую квартиру. При этом пришлось пожертвовать нашей обжитой и прекрасной, как нам казалось, прежней квартирой, вселиться в жилье похуже. (Естественно, что после обмена мы остались и без копейки денег.) Кое-что меня в этой связи особенно удручало, в частности недавно приобретенное кресло, якобы «вольтеровское». Обивка у него была потрепанная и даже грязная. Войдя в комнату, фрау Бёлль сразу узрела кресло и прямо-таки с восторгом констатировала: «Не новое!» — и тут же плюхнулась в него.

А вот и другая история на ту же тему. Наши общие с Бёллем друзья С. пригласили супругов на праздничный обед.

Но прежде я вынуждена сделать некоторое отступление. Все приезды Бёлля в Москву были в ведении Иностранной комиссии Союза писателей. А в Иностранной комиссии непосредственно Бёллем занимался С., бывший фронтовик, литератор-переводчик со знанием немецкого.

Собственно, С. был человек с громадным изъяном: в его кровеносных сосудах текла… кровь русских царей. В 1920-е и начале 1930-х Владимира Ивановича, тогда просто Володю, чудом не поставили к стенке. Не расстреляли. Слава богу, в годы приезда Бёлля в Москву он нормально работал и, благодаря командировкам в Германию — частым в ГДР и нечастым в ФРГ, — мог не так уж скудно жить даже при маленькой зарплате. Жена С. была красивая женщина, тоже очень работящая и чрезвычайно энергичная, к тому же отличная хозяйка и преданная мать. Но у нее был свой изъян, хотя и другого рода: она любила крутить романы. Жила с одним из своих обожателей чуть ли не двадцать лет и, главное, этого не скрывала. Ничуть. Как это мог терпеть С. и отнюдь не быть смешным рогоносцем, не знаю.

Забыла еще сказать, что оба супруга были чрезвычайно гостеприимные люди и обладали еще одним достоинством, совершенно не свойственным нашей интеллигенции: были люди рукастые.

И вот эти С. пригласили супругов Бёлль на торжественный обед. И что же я услышала от Аннемари на следующий день: «Все новенькое. Все с иголочки. Неприятный дом. Неприятный обед».

Я же догадывалась, что было «новенькое» в доме у С. Муж привез из ГДР самый дешевый рулон пестрой ткани, а жена Ирина сама сшила из нее занавески, и С. собственноручно их повесил. Догадываюсь далее, что хорошее мясо для обеда Ирина купила у своего мясника, которому приносила импортные сигареты — трофеи отца семейства, привезенные из Германии. Сама Ирина курила дрянные сигареты made in СССР.

Не стала бы я писать здесь о семье С., да еще так подробно, если бы семья Копелева — Орловой не изображала ее как оплот всей госсистемы Советского Союза, а свое семейство — в роли героических борцов с этой системой.

Самое смешное, что даже в то время, о котором идет речь, трусливые супруги Копелевы однажды на моих глазах принесли С. в Инокомиссию рапортичку-донос[25] об очередной встрече с Бёллем. И когда я после ухода этой пары удивленно взглянула на С., он, пожав плечами, сказал: «Вы же знаете, я ни от кого таких рапортичек не требую, но они знают порядки лучше меня и, видимо, сочли нужным подстраховаться».

Однако для самого Бёлля и для Аннемари как раз Копелев — Орлова были истинными диссидентами, а их неухоженная и запущенная трехкомнатная квартира в писательском доме — результат бедности из-за борьбы с Советской властью.

Впрочем, насчет бедности, а также старых и новых вещей, запутался и сам Бёлль. Так он прислал Косте Богатыреву… шубу. Однако Богатырев, святая душа, который еще студентом попал в лапы КГБ, сидел в самой страшной сталинской тюрьме, в Суханове, и только после смерти тирана был реабилитирован, меньше всего нуждался в шубах. Отец Кости был известный профессор, который, хотя и не мог облегчить участь Кости, но вполне мог на воле обеспечить сыну теплую зимнюю одежду.

Все вышесказанное, конечно, не столь серьезно, просто мелочи. Но они показывают, насколько умнейший Бёлль плохо разбирался в нашей действительности.

Но и мы в свою очередь не видели отвратительной изнанки экономического чуда в ФРГ и наверняка не понимали переживаний Бёлля у себя на родине. Произведения Бёлля к тому времени стали изучать в школах, но он, как мне кажется, перестал быть главным писателем западногерманской интеллигенции. Появился другой писатель, занявший его место, — Гюнтер Грасс. На десять лет моложе Бёлля, именно он стал в то время самым известным могильщиком фашизма в головах современников. Романы Грасса «Жестяной барабан» и отчасти «Собачьи годы» до сих пор значатся в мировом запасе бессмертных книг.

Согласно молве, в тот день, когда Бёллю сообщили, что он получил Нобелевскую премию, его первый вопрос был: «А Грасс?» Скажу в скобках, Грасс стал Нобелевским лауреатом намного позже, через 27 лет после Бёлля.

Но дело, конечно, было не в Нобелевской премии, а куда серьезнее. На мой взгляд, Бёлль перестал понимать свою эпоху, и эпоха перестала понимать его.