Чудесная страна Алисы

— Оль, от возраста не зависит, какой ты специалист. Можно и в семьдесят работать, и в восемьдесят пять. И не говори, что ты таких не знаешь.

Когда она начинала девочкой на «запиши-перепиши», работала и ничего не боялась. Не боялась брать первого пациента, читать лекции, идти завом. И в самом деле, с чего она взяла, что скоро будет никому не нужна? Были бы силы и здоровье. Здоровье было. А силы? Ольга придирчиво заглянула в себя. И решительно отметила: и силы тоже.

— А Кольцеворотова своего не хочешь увольнять — задави. Вчера промолчала? А сегодня скажи. Твое слово против его. Ну не смеши, бога ради…

А Рома?

Да, было. Был какой-то момент, мгновение, когда она готова была почти влюбиться. В красивые глаза, нахальную веселую улыбку. Но все это прошло. Прошло так же быстро, как и появилось. Почти в один и тот же момент.

Пока она не воспринимала Ромку как личность. Легко и просто платила ему деньги. Наблюдала. С отстраненным любопытством экспериментатора. Все было просто. И ей было все равно.

Но потом…

Как только Ольге показалось, что ее потянуло, как только она в первый раз присмотрелась и увидела в нем человека — настоящего, живого человека — Ромка перестал быть для нее мужчиной. Взыграл какой-то доисторический, идущий из глубины веков инстинкт.

Защищать слабое и беспомощное. И Ромка стал для нее тем, кем и являлся — вечным инфантильным, потерянным подростком. Нелепым, неустроенным. Неприспособленным к жизни.

Материнский инстинкт. Как глупо и смешно все получилось. И как очевидно стало теперь, когда можно спокойно оглянуться назад.

Своих детей нет, и это ее выбор, выбор осознанный. И сейчас, положа руку на сердце, Ольга Артуровна могла сказать, что правильный.

Но ничто не дается в этой жизни просто так, за все надо платить. И одиночество — монета о двух сторонах. Ведь она все время одна. Ни с кем не деля, встречает удачи и неудачи. Одна живет, ест, спит, ездит в командировки. И никто не ждет ее в аэропорту по возвращении. Ей даже ужином некого накормить.

И тут Ромка.

Немудрено перепутать. Тем более что она никогда и не понимала самого значения материнства, глубины этого инстинкта. А Рома такой смешной, неловкий. Нуждающийся в опеке. Иногда ей подумать становилось страшно, как он живет один. И на нем Алиса. А он не тот человек, который может нести ответственность за других. Ромка о себе-то не в состоянии позаботиться. Не может себя сдержать, рассудить и поступить здраво. Он один не может.

Ольга вдруг почувствовала смутный тревожный укол в сердце.

— Леш, — перебила она на полуслове, давно потеряв нить рассуждений. Алексей удивленно замолчал с раскрытым ртом. А Ольга Артуровна, сама не понимая почему, но чувствуя, что поступает верно, попросила: — Слушай, давай съездим в одно место. На сердце что-то неспокойно.

* * *

Машина Алексея ехала по ночным московским улицам быстро. Даже на удивление. Но по мере того как текло время, Ольга Артуровна почему-то чувствовала в себе возрастающее беспокойство. Вроде и несильное, будто дело ее напрямую не касалось, но неотступное. Словно ее тревожила совесть.

Оставшийся верным себе Алексей ничего комментировать не стал — постеснялся. Только спросил адрес.

И Ольга сразу вспомнила, тот сам собой выскользнул из памяти…

— Я там не была, — пояснила она, сумрачно вглядываясь в бесноватые огни реклам за окном. Даже во время существования той связи сложно было представить, что могла бы делать Ольга в квартире своего полунищего визави, — это из карты. Его сестра лежит у меня в отделении.

И как раз это признание стало самым важным.

Самым неприятным. Тем, что она скрывала больше всего. Больше постыдного страха, больше самого факта связи с парнем, годящимся в сыновья, больше своей иллюзорной влюбленности.

Алексей, выворачивая с эстакады на тихую прилегающую улочку, хмыкнул:

— А с чем лежит-то? Ты что, все адреса так помнишь?

— Нет, не все, — признала Ольга. Но проигнорировала первый вопрос. Задумалась, глядя в окно. Стояла глухая ночь, город потихоньку засыпал. Потом тяжело, устало вздохнула: — Его тоже надо лечить, Леш.

Она не говорила этого раньше. А кому было говорить? Самому Ромке? Смешно. Алисе Родзиевской? Еще смешнее. А других родственников там, кажется, не было. Во всяком случае, за те полтора года, что Ольга вела эту пациентку, о той ни разу никто не справился. И ничье имя не звучало в разговорах.

Казалось, что вся их семья — это бабушка. Та самая — оставившая в наследство внукам предрасположенность к тяжелым психическим заболеваниям.

— От чего? — не понял Алексей, бросив на нее короткий взгляд.

Ольга привычным — больничным — жестом сняла очки, потерла переносицу.

И заговорила медленно, рассуждая сама с собой.