Чудесники

— Да, кулачье воспользовалось. Такие вот, как Тришка Чашкин, первые подбивали народ громить имения. С подводами являлись, возами награбленное везли. Бедняк, он месть утолял, а кулак имущество приобретал.

Я рассказал отцу про тайну рыжего Гришки.

Он рассмеялся:

— Коровы в зеркало глядятся, а? Вот она, кулацкая культура! И это еще не главная тайна Чашкиных… Ну постой, мы до них еще доберемся. Дай срок…

Отец умолк, поймав себя на том, что слишком горячится, и сказал другим тоном:

— Ну, пошли искать нечистую силу… Где ваш костер, где паслись бедняцкие кони? Поищем-ка следы подков.

Вообразив подкованных чертей, я рассмеялся.

Кулацкий заговор

След костра скоро нашелся. Он чернел среди травы, как сковорода. А следы подков никак не попадались. Уж очень густа была здесь трава. Вся луговина перед поместьем заросла курчавым клевером. Ночью я не разглядел его темно-красный цвет.

— Папа, посмотри, как красиво! Прямо жалко конями топтать!

— И не тебе одному жалко… Подумай-ка, не в этой ли красоте вся причина?

— Какая причина?

— А та, что ваших коней в болото загнала!

Я с удивлением посмотрел на отца. Какое отношение мог иметь этот чудесный красивый клевер к ночному происшествию?

Если бы каким-нибудь чудом в шапке-невидимке я попал в это время в дом кулака Трифона Чашкина, то удивился бы еще больше. Так же как мы с отцом, там говорили об этом самом клевере!

За большим деревянным столом сидела вся многочисленная семья кулака. На столе дымилась громадная чашка щей. В переднем углу сидел сам хозяин — Трифон, толстый мужик с длинной рыжей бородой.

По правую руку — старший сын, Авдей, молодой мужик, тоже с рыжей, но короткой бородкой, за ним второй сын — Фролка, безусый, рыжеголовый, круглолицый парень, затем рыжий Гришка.

По левую руку сидела жена кулака — толстая баба Агафья, рядом с ней — дочь, Алена. За Аленой — жена Авдея, Фроська. А уж затем, ближе к дверям, по концам лавок сидели батраки. (Вот они-то и рассказали потом, как было дело.) По полу ползали двое малышей — дядя и племянник. Это последний сын Трифона и первый сын Авдея. А девочка-батрачка качала в люльке грудного младенца, дочку Авдея. Большое семейство было у кулака!

Батраки держали себя, как подневольные люди. В чашку тянулись с ложками по очереди. Мясо стали доставать только после того, как хозяева уже наелись и сыновья Тришки вытащили лучшие куски и когда Трифон стукнул своей большой ложкой о край чашки и сказал:

— Таскай с говядиной!

На стол подавала стряпуха, батрачка Луша, молодая женщина, повязанная по самые брови платком.

Наевшись и положив ложку, Трифон вытер сальные губы и вдруг рассмеялся:

— Ха-ха-ха! Ловко это вы… Значит, как увидали, что Парфеньку филин дерет, так вы и взяли коней в кнуты — ха-ха-ха! — да в трясину их! То-то, не трави клевер. Ишь, чего задумали — своих кляч клевером кормить! Не по коням корм! Ишь, куда собрались, гольтепа несчастная!

— Они бы сами не решились, это их городской подбил, — сказал Авдей.

— Пинаер этот! — выпалила его жена, бойкая Фроська.

Трифон взглянул на нее с неудовольствием: чего это бабенка в разговор мужиков лезет?

— Пионер, — поправил ее Фролка, — я в газете читал. Есть теперь организация такая, только что в Москве началась в этом году. Маленькие коммунисты — еще помоложе комсомольцев, ребята, значит, организовались…

— Ишь ты, только завелись и уже к нам попали! — поднял густые рыжие брови Трифон. — Откуда же этот коммуненок взялся?

— От Гладышевых. Ивана Гладышева сынок. Слышь, Ванька-то в отпуск приехал, на деревенское молоко, на сосновый воздух. Ему там, в типографии-то, легкие, вишь, свинцом забило… — затараторила Фроська, как сорока, и теперь Трифон не останавливал ее взглядом.

— Жалко, ему в семнадцатом году глотку свинцом не забило, — пробормотал он.

— Так вот, пионер этот — его сын.

— Ишь ты, яблочко от яблони недалеко падает! И что же, как он действует?

— А это Гришку надо спросить! — засмеялся Фролка. — Он с ним крепко познакомился. Летал вверх тормашками…

— Чего? — строго спросил кулак. — Кто летал вверх тормашками? Пионер?

— Нет… Это он меня с ног сшиб, когда мы подралися, — потупившись, ответил отцу младший сын.

— Тебя? А ты что же сдачи не дал? Почему поддался?

Гришка молчал.

— Это что же, чтобы люди говорили — мои сыны слабаки? Недокормленные? Я тебя мало мясом кормил? А ну, поди сюда!

Гришка виновато подошел, и на всю избу прозвучала звонкая затрещина. Из рыжих Гришкиных глаз так и вышибло две слезинки. Но отцу показалось этого мало, он ухватил сына пятерней за патлатые рыжие волосы и, таская, приговаривал:

— Не плачь — давай сдачи, не реви — сам дери, не робей — сам бей!

Так учил кулак своего сына в кругу семейства.

Старшие братья смеялись, а батраки, скромно потупив глаза, молчали.

— Ну, а вы что, а вы чего не заступились, тихони? — обратился вдруг к ним кулак.

— Да мы этого случая не видали, — ответил батрак Федя.

— Коней-то мы угнали, — сказал в оправдание второй батрак, Митя, — отомстили, значит.