Чудесное мгновение

Казгирей начал с устных проповедей и печатных обращений, в которых он призывал кабардинцев во имя сохранения народа не воевать друг с другом, ибо их объединяет вера. «Пусть мусульманин подаст руку мусульманину». Он призывал не продавать лошадей большевикам, которые-де обратят купленное на войну против правоверных. Развитие гражданской войны, казалось, раскрыло перед ним несостоятельность его призывов к классовому миру во имя единоверия и ради сохранения нации. Урок этот преподали Казгирею кабардинские белогвардейцы, убившие его отца. Но несмотря на это, при конкретной расшифровке религиозно-политических идеалов Казгирея из них вырисовывается программа, объективно враждебная интересам трудящихся: «Судить по шариату, управлять по Советам. И первый закон — закон всех законов — свобода! Для мусульманина закон шариатский, для немусульманина — новый, советский. Признаешь шариат — к нам, не признаешь — к Советам…»

Мы видим, как Матханов пытается осуществить этот лозунг на деле в качестве верховного кадия, как, стремясь к тесному сотрудничеству с советскими органами, он лелеет надежду обратить их представителей в свою веру. Мы видим, как, приветствуя открытие советской кабардинской школы, он в то же время уверяет, что школа достигнет своей цели лишь в том случае, если в ней прозвучит священное слово корана. И это было идеологическим выражением определенных тенденций, исходящих из самой жизни, где старое не хотело сдаваться.

Читая роман, не только ощущаешь рельефно изображенные характеры, но и получаешь более глубокие представления о своеобразии социально-бытовой среды, о том, как цепки старые традиции, восстающие против нового или пытающиеся приспособиться к нему. Вот, казалось бы, частная история демагога и приспособленца Давлета, того самого Давлета, который начал свою деятельность в качестве председателя сельсовета с сооружения высокой башни-трибуны, чтобы произносить с нее «умонаправляющие» речи, а кончил скамьей подсудимых за мошенничество при распределении земельных участков. Портрет этого человека выписан с щедринской силой. И в то же время фигура этого приспособленца, принимающая зловещие очертания, неповторима по своей локальности. Это он, Давлет, уподобил фонд крестьянского комитета взаимопомощи традиционному филантропическому отчислению доли урожая в пользу бедных, освященному шариатом. И это было лишь одним из карикатурных преломлений проповедуемых Казгиреем «высоких» идей примирения социалистической революции и законов шариата. Но в большинстве случаев дело не ограничивалось подобными курьезами.

Казгирей Матханов убежден в том, что его борьба за «истинное понимание правоверности и возрождение нравственной чистоты народа» соответствует идеалам свободы и гуманизма. Но уже самая идея религиозно-национальной обособленности, и исключительности, отгораживающая один народ от другого, ставящая одну нацию выше другой, враждебна братству трудящихся, а следовательно, и гуманизму. Деление мира на мусульман и «гяуров» выходит за национальные рамки и приобретает классовую подоплеку: «гяуром» оказывается не только русский, но и кабардинец-коммунист. Призыв к свободе и терпимости оборачивается оголтелой религиозной, национальной и классовой нетерпимостью.

Разве не поучителен и для сегодняшнего дня рассказ Кешокова о попытке противопоставить социалистическому гуманизму религиозно-националистический «гуманизм», распространяющий чувство и долг человеколюбия, свободу и справедливость только на единоверцев и логически порождающий презрение и ненависть к инаковерующим или неверующим. Разве не поучительна эта история для понимания драматических событий, происходящих в некоторых мусульманских странах, освободившихся от колониального гнета и ставших независимыми, странах, где прогрессивные национально-освободительные тенденции подменяются иногда яростной религиозно-националистической нетерпимостью, жестоким преследованием и убийством коммунистов — истинных борцов за национальную независимость, благо трудящихся и братство народов!

Кешоков показывает закономерный процесс возвращения шариатизма к реакционным классовым и религиозным истокам, когда изображает, как под лозунгами и знаменем Казгирея Матханова в одном из балкарских ущелий возникает контрреволюционное восстание. Объявив священную войну большевикам, уздени и их бандитские шайки вырезают в аулах большевиков и советских активистов.

Да, все это делалось под знаменем Матханова, хотя и без его ведома. Пусть он даже сам участвовал в разгроме этого восстания — все это означало идейный крах шариатистов. Не зря Казгирея не покидает «чувство непоправимого несчастья». Не зря он думает о том, что, если бы его поразила пуля, он «не стал бы жалеть об этом».

Однако, реалистически показав путь Матханова, развитие и крах его идеалов, Кешоков завершил повествование о нем малоубедительно.