Чудесное мгновение

Уже стемнело. На притоптанном, посиневшем снегу растекались лужи крови. Дед Баляцо шагнул, поднял чью-то, должно быть Мухарби, большую лохматую шапку, хлопнул по ней ладонью и прикрыл изуродованное лицо Бота.

— Видели! — крикнул князь Берд.

Но его никто не слушал.

Старики в обветшалых черкесках, порыжелых, как мужичьи зипуны, тесно окружили троих мертвых товарищей, не снимая над ними шапок.

Четвертый, Мусаби, лежал в стороне, под акацией.

— Соотечественники! Кабардинцы! — опять крикнул Берд, оправляя белый башлык.

Молчание. И только дед Баляцо, положа руку на кинжал, произнес негромко:

— Ой, князь… Ой-ой-ой…

— Что ты, старик? — И, как бы предотвращая какую бы то ни было вспышку возмущения, полковник, повернувшись в седле, поднял руку в перчатке и скомандовал: — Очередь!

Над людьми пронесся рой пуль. Пулеметная очередь эхом отдалась по снежной равнине. Стая ворон с шумом снялась с высоких тополей. Упали хлопья снега; стая, совсем затенив вечернее небо, с карканьем унеслась.

Полковник сделал знак, всадники, подъехав, загородили конями своего командира, Гумара и Залим-Джери, севшего в седло. Затем начали теснить людей. Пулеметчик в тачанке не выпускал из рук гашетку. Кавалькада двинулась к воротам, и тут все старики, как по команде, повернулись к Берду Шарданову, и в их взорах князь увидел ненависть и гнев… Слов не понадобилось.

ТЕМБОТ И ЛЮ

Тембот перестал ходить в кузницу после ареста и смерти Бота и Луто. Зачем? Давно не слышались там звонкие удары железа по железу, в полутемной глубине кузницы все затихло, застыло, оледенело, не сыпались, не взлетали, не рассыпались веселыми звездочками снопы искр над омертвелым горном.

Грустные дни настали для Тембота. Ведь ему стукнуло уже двенадцать, и это не шутки! В трудное время стал Тембот в доме старшим и единственным мужчиной.

Думасара и Сарыма уже прислушивались к нему, частенько присаживались за шитье, перешивая ему на штаны свои старые юбки и Астемировы рубашки.

Как все это вышло прискорбно! Ведь Тембот уже начал было делать первые серьезные успехи в славном ремесле кузнеца. Уроки Эльдара и самого Бота не прошли даром. У мальчика окрепли руки, развилась смекалка, глаз приобрел точность. Тембот уже мечтал о таком же широком кожаном фартуке, в каком красовался обычно Бот… Все рухнуло ужасно и непоправимо. Не было ни Бота, ни Луто, и Тембот нередко видел во сне широко открытые светлые глаза доброго Луто, ему казалось, что Луто ловко взмахивает молотом или клещами, крепко держит железо, по которому бьет кузнец. Но все это только снилось…

А руки у юного кузнеца что называется чесались, молодые силы бродили и искали применения.

Лю, причмокивая губами, еще, случалось, досматривал свой седьмой безмятежный сон, а старший брат, слыша, что мать уже стучит ухватом, вставал и принимался за дела, которых по дому было немало.

Обычно утро начиналось с осмотра конюшни, хотя уже давно здесь все было убрано и чисто подметено, давно не слышалось конского ржания, похрустывания сена на конских зубах или нетерпеливого удара копытом об пол. Старая, запыленная феска, о происхождении которой уже забыли, виднелась в углу на полке. Тихо, неуютно было в конюшне, так же, как и в бывшей кузнице Бота, и Тембот не любил здесь задерживаться.

Но конюшня еще стояла, а хлев для коровы Тембот сломал на дрова. Потом пришел черед плетню, из которого мальчик начал выдергивать колья.

Так или иначе, топор в руках Тембота всегда был отточенным.

Лю, пожалуй, жилось привольнее.

Вот и судите, как по-разному могут действовать два лезвия одного и того же кинжала.

В конце декабря, как бы в ознаменование годовщины возвращения из первого изгнания, Астемир через своих посредников вызвал деда Баляцо с подводой к условному месту у входа в Чегемское ущелье.

Баляцо начал хлопотливо собираться, а для Лю вообще не было большего удовольствия, как поехать с дедом куда бы то ни было. Не без опаски согласилась Думасара отпустить малыша. Дед усадил его на подводу, обложил сеном и набросил большой тулуп.

Выехали в пасмурный зимний день, двигались малопроезжими дорогами, кое-где прямо через заиндевелые кустарники.

Поскрипывала телега, стучали колеса по твердой земле, в нос ударял запах лошадиного пота. Дед был молчалив. После страшного происшествия на шардановском дворе дел Баляцо перестал балагурить. Время от времени он причмокивал, посвистывал, издавал какие-то звуки, понятные только лошадям, и все нащупывал что-то прикрытое сеном у себя под рукой.

Его, несомненно, заботило — что-то услышит он от доверенных людей о своих сыновьях, продолжающих скрываться в горах с отрядами повстанцев?

Наконец за кустарником показалась вершина кургана с белым, присыпанным снегом, каменным памятником. Это и было место тайных встреч.

Баляцо зачмокал энергичнее, направил подводу прямиком через кусты.

Давно хотелось Лю поговорить с дедом о происхождении курганов и каменных памятников. Их было немало вокруг аула в степи и на старых, заброшенных кладбищах.

— Дед, а дед! — окликнул Лю.

— Что скажешь, кучерявый? Замерз?