Чудесное мгновение

В городе стреляли, резали, грабили беспрерывно. Люди, вернувшиеся с базара, передавали страшную весть о казни комиссара. Чтобы он не смог ничего сказать народу, ему зашили рот, а когда стали вешать, петля оборвалась, и виселицу стали ладить вторично. Кругом раздались голоса: «Довольно! Два раза не наказывают!» У комиссара лопнул шов на окровавленном лице, и большевик стал кричать, что он не боится смерти, что народ непременно победит.

Неспокойно было и по аулам, но уже в феврале пошли обнадеживающие слухи.

То, что говорили теперь, тоже волновало, но по-другому — счастливо, особенно женщин, разлученных с мужьями-большевиками. Гумару же или Мусе не хотелось верить этим слухам. Не радовали они и несчастную Данизат, невольную пособницу казни мужа, а сейчас терзаемую голосом совести, томимую страхом возмездия.

Чача относилась к новым слухам с неистощимой страстностью неугомонной сплетницы. Для нее важно было не то, о чем шепчутся, а самая возможность пошептаться, пошушукаться.

Да, по-другому запахло в воздухе, если даже Давлет вдруг поправился и стал обходить знакомые дома, напоминать людям о том, что всегда хотел своему ближнему добра. Он снова объявил «колодезные дни». Больше всего Давлет упирал на то, что он ревностный шариатист, сторонник равенства и братства всех мусульман. Эти его слова находили отклик в душах стариков, а ведь вовсе не последнее дело в ауле пользоваться расположением стариков — совести народа.

Дни становились длиннее. Все раньше за горами зарождалась утренняя заря. Все веселее, яснее и шире разливалась она по снегам горных вершин и по кабардинской равнине. Все веселее пробуждались по утрам люди, громче стучали сердца. И не напрасно. Каждый новый день приносил новые свидетельства близких перемен…

Дед Баляцо пришел к Думасаре с любопытными новостями: старшина Гумар меняет пару рабочих лошадей на верховую, а князья поговаривают, что надо переждать заваруху в Турции… Не туда ли собрался и Гумар? Так и крысы перед наводнением бегают от норки к норке и уводят одна другую.

— Взвесь все это, сестра! Подумай хорошенько, к чему это ведет, — многозначительно говорил Баляцо.

— Неужели аллах прощает нас и опять соединяет мужей с женами, отцов с детьми? — бормотала, не веря в свое счастье, Думасара. — Слышал ли ты, брат, что казаки Шарданова и Клишбиева отступают по железной дороге?

— Слышал. А тебе кто сказал?

— Чача, а Чаче Давлет.

— Если Давлет, то, значит, верно. Он сам успел съездить на железную дорогу.

К концу марта — ровно год прошел с первого митинга в Шхальмивоко — не оставалось никаких сомнений, что дни белых сочтены. Теперь всем было это ясно и без Давлета и Чачи.

В час утреннего намаза Думасара с особенным чувством обращала взоры к востоку, к горам, озаренным восходящим солнцем. Да и одна ли Думасара?

Поговаривали, что отряды красных повстанцев, пройдя горными тропами из Чегемского ущелья в Безенги, показались на равнине, и по дорогам будто бы уже можно встретить красных всадников, а многие женщины уже выходят навстречу мужьям.

Лю уединился в своем углу и что-то усердно вырезывал и увязывал. Сарыме удалось подсмотреть, чем занят Лю: он набрал где-то красных тряпочек и делал банты. Он хотел раздать эти банты все мальчикам аула. Больше того, — если бы Темботу вздумалось найти старую феску хаджи Инуса на ее прежнем месте в конюшне, он ее там не отыскал бы. Феске нашлось применение. Лю гордился своей выдумкой. Зачем зря пропадать прочной, а главное — такой цветисто-красной, вполне революционной феске? Он решил раздать банты мальчикам, а сам кроме банта украситься еще революционной феской. Но пока Лю держал все это в секрете.

Тембота волновало другое. Иногда он спохватывался даже среди ночи, прислушивался, а то и выходил во двор проверить, все ли в порядке в доме Инуса. Не подбирается ли кто-нибудь из врагов к складу оружия, оставленному отцом и Степаном Ильичом?

Словом, волнений и забот было немало и у Думасары, и у Сарымы, и у Лю с Темботом.

В ауле стали поговаривать, что в дом Жираслана, где заперлась черкесская княжна со своей девочкой-служанкой, приезжал один из людей Жираслана (сам Жираслан со времени разгрома шардановской усадьбы не показывался в Шхальмивоко, говорили, что он сейчас отважно сражается в войсках Казгирея Матханова, воюющего вместе с большевиками против белых), и этот слух подтвердился. Однажды вечером дед Баляцо по секрету сообщил Думасаре, что его позвала к себе черкесская княжна и подрядила для поездки на железнодорожную станцию. Куда она собралась? Возможно, туда же, куда уехали Берд Шарданов и Гумар, где, вероятно, укрылся и Залим-Джери. Муж велит ей увезти ценности, хотя его самого ждут со дня на день с шариатским полком.

Дед Баляцо не прочь был подрядиться, тем более что и у него и у Думасары давно иссякли запасы керосина, а в городе можно достать керосин в обмен на сено. И дед уже заготовил мажару доброго сена.

Рассказывая все это, Баляцо расправлял усы и хитровато поглядывал в сторону Лю, и Лю с радостным волнением догадывался: несомненно дед хочет взять его с собою!