Чудесные знаки

«Боже мой», — подумала она.

— Почему же вы не позвали меня сразу? — удивилась она.

— Потому что вы всех боитесь без разбора, — сказал он.

Она вновь опустилась на сиденье и молчала очень долго. Потом они въехали во двор высокой «башни», где стояло несколько машин, три были накрыты чехлами. Она это увидела в окне. И хотя поняла, что это не автопарк (а он говорил «поедем в автопарк, в журнале распишемся»), а какое-то глухое, сонное и грустное царство, она была уже слишком усталой, чтоб снова бояться.

— Выходите, — сказал он и открыл дверцу.

Она выползла из автобуса, и сразу же ноги разъехались, как у новорожденного теленка, и она шлепнулась. Он подошел к ней и посмотрел, как она сидит на дороге.

— Если я помогу вам подняться, вы не станете кричать? — спросил он и взял ее руками осторожно и поднял. Тут они оба убедились, что она совсем почти не может передвигаться, и он взвалил ее на себя и поволок. К этим спящим машинам. Прислонил ее к одной машине и встал отдышаться. Он был чуть выше среднего роста, на нем были болоньевая куртка и шапка. Силуэт у него был молодой и худой. На лице у него действительно оказалась борода, которая ему не шла, это была молодежная борода.

Он постоял несколько мгновений, оглядывая машины, подошел к одной и погладил дверцу. Провел рукой по дверце, получилось, как погладил. Потом поглядел на нее, как она стоит, прислоненная к машине, следит за ним и улыбается. Потом он отошел от машины, которую погладил, и сунул руку в карман, стал искать что-то, а сам медленно поворачивал лицо от машины к машине. И наконец подошел к беленькому приземистому «жигулю», достал связку ключей. В темноте он не сразу смог открыть дверцу, но потом все-таки открыл и поманил ее. Она подошла, а он сказал:

— Залезайте туда и можете поспать пока.

Она покорно влезла в машину.

Он остался стоять и закрыл за ней дверцу. Вот в этот момент она снова почувствовала — приближается потеря! И это неправда, что она не хотела его удержать! Неправда, что у нее уже не было сил! Наоборот, как только он закрыл за ней дверцу, она тут же прильнула к окну и стала заглядывать в его высокое лицо, стараясь хоть запомнить черты, нос, рот…

— Нажмите на эту кнопку, — сказал он.

Она увидела кнопку у бокового окна. Нажала на нее. Он дернул дверцу и распахнул ее…

Она только чуть-чуть потянулась к нему, а он как хлопнет дверцей!

— Сильнее нажмите!

Она нажала со всей силы, и он не смог открыть дверцу.

— Сидите там и никому не открывайте, — сказал он. — Я скоро приеду.

Она видела, как он уходит, как сел в автобус, и уехал этот автобус с ним. Она сидела на переднем сиденье, и ноги ей девать было некуда. Сначала она их вытянула вперед, но скоро поняла, что холодно, и поджала, как могла. Потом она устала сидеть в этой позе и склонила колени к водительскому месту, но они тут же уперлись в какие-то рычаги, и она с ужасом подумала, что машина сейчас тронется. Она осторожно отодвинула свои ноги, и потревоженный рычаг встал на место. Она прислонилась к дверце со своей стороны, от дверцы несло чистым прозрачным холодом. Она выпрямилась на своем месте и даже от спинки сиденья отстранилась, вскинула голову и стала строго смотреть вперед. Если она сможет не шелохнуться достаточно долго, она почувствует, как холод, который прятался и пугливо отступал при каждом ее движении, доверчиво прильнет к ней. Перед ней был край двора и дальше дорога, по которой уехал водитель, а за дорогой какая-то смутная роща. Снег в ночи, хотя и влажный и почти теплый, казался твердым и почти неживым. Было холодно, как будто все умерли. Слева от нее стояла машина под чехлом. А чуть дальше еще две, голые. Ей показалось, что она состоит в некоем родстве с этими машинами. Что есть сегодня какая-то общность у этих машин и у нее. Для человека ее сегодняшний образ жизни совершенно не подходил, значит, она на время — машина. Они, эти машины, так одиноки по ночам, что им не остается ничего другого, кроме как ожить. Как ожить или как родить, зародить в себе что-то, нечто живое (вроде нее), в хрупкой прохладной неживой скорлупе что-то живое, нелепое, чудовищно ненужное днем — это она. Но сейчас они ее одобряют. Они одобряют ее присутствие, и они сами ее породили для того, чтобы… Для чего? Ну для чего? Не для чего, а потому… Потому что она их понимает. Она понимает, как они стоят тут, как на них льется бледный лунный свет, как на них смотрит снежная дорога.

Она рассмеялась. Это ведь в детстве кажется, что вещи с нами дружат. А на самом деле мы и здесь одиноки. Мы и здесь одиноки.

Но все-таки что-то вроде нежности у нее было к этим машинам. Да, было.

Она попробовала уснуть, откинув голову на спинку сиденья. Но шея устала. И рот не закрывался. «Как же я должна сейчас глупо выглядеть!» — решила она.