Чудная планета

Холода перевалили уже далеко за сорок, а на восходе солнца и за все пятьдесят, близился колымский декабрь. Мороз зло хватал людей за носы и щеки, особенно тех, у кого они и прежде были обморожены, а таких здесь было большинство. Боль и страх остаться без носа и ушей заставляли даже самых робких из заключенных забывать о правиле держать руки на этапе только за спиной. Но подносить их к лицу значило нарушать это правило. Следовал окрик кого-нибудь из бдительных конвоиров. Теперь придирки к этому виду нарушения строя вышли на первый план даже по сравнению с придирками к плохому равнению в шеренгах и «в затылок», тоже почти невозможными на горных тропах. Получившие замечание брались под особое наблюдение. После второго, а тем более третьего предупреждения на нарушителя надевались наручники. Если же он не подчинялся приказу выйти из строя, то на морозе держали всю колонну. На лица конвоиров были надеты вязаные маски с прорезью только для глаз, и особенно спешить им было некуда. Вступивший в препирательство с конвоем, в конце концов, выходил. Таких кроме заковывания в наручники обычно травили еще собакой и записывали их номера на предмет рапорта начальнику лагеря о заключении непослушного арестанта в кондей. Происходившее каждое утро и каждый вечер происходило и сейчас. Однако сегодня конвоиры только записывали номера нарушителей строя, но почти не останавливали колонны и не производили с ними расправы на месте. Видимо, существовал приказ не задерживать шурфовщиков по дороге на работу, чтобы не сорвать отвал в назначенный час. Несвоевременность взрыва, если бы она произошла по вине берлаговского конвоя, могла иметь неприятные последствия даже для его командования, хотя, в общем-то, интересы производства были этому «до лампочки».

Когда замечание по поводу руки в рукавице, поднесенной к многократно обмороженному лицу, получил и Кушнарев, он сначала сразу же завел эту руку за спину. Но потом, как будто вспомнив что-то, не только вернул ее на место, но добавил к ней и другую руку.

— Же-триста восемнадцатый! — крикнул сержант, начальник конвоя. — Кому сказано? — руки назад! — И так как нарушитель снова не послушался, скомандовал: — Колонна, стой!

Когда заключенные остановились, последовал приказ Жэ-триста восемнадцатому выйти из строя.

— Не выйду! — отозвался тот.

— Не выйдешь, подам начлагу рапорт!

— А хоть его жене подавай! — ответил Кушнарев.

Такое вызывающее поведение было вовсе ему не свойственно. Несмотря на свои странные «рывки», обычно он вел себя с начальством и конвойными как робкий, забитый штымп.

— Ладно, сволочь фашистская, ты у меня в карцере насидишься! — злобно пригрозил сержант, пряча в карман вынутые было наручники.

— Это ты — фашист! — раздался в ответ голос Кушнарева.

Начальник конвоя остолбенел от неожиданности и злости. Он был убежден в своем праве оскорблять заключенных, но ему и в голову не приходило, что сам он и его команда мало чем отличаются от молодчиков из СС. Задерживать этап, однако, было нельзя. Поэтому начальник конвоя только погрозил кулаком строптивому арестанту:

— Ну, погоди! — и скомандовал: — Шагом марш!

— То ты тележного скрипу боишься, — вполголоса сказал Кушнареву его сосед по ряду, — то, как дурак, на рожон лезешь… Ты ж сейчас не меньше десяти суток кондея отхватил, а то еще и дело заведут…

— Не будет теперь никакого дела! — со странной уверенностью сказал Кушнарев.

Сосед пожал плечами:

— Смотри, тебе жить…

Жить… Многие замечали, что в последние недели, несмотря на тяжелый труд на морозе, недоедание и издевательства конвоя, Кушнарев как-то странно приободрился. Он теперь не плелся как прежде, а ходил, меньше горбился, глаза перестали быть тусклыми, а взгляд приобрел уверенность. Но никто не знал, что произошло это именно потому, что жить более он не собирался. И не только не чувствовал в себе прежних колебаний и страха перед смертью, но и шел на нее сейчас с чувством какого-то просветления, почти радости. Всё у него было в деталях продумано заранее, всё укладывалось в стройную схему. Так бывает всегда, когда решение верно в принципе.

Изрешеченный шурфами полукилометровый участок полигона представлял собой узкую, шириной немногим более ста метров, и слегка изогнутую полосу на дне неширокого распадка. С одной стороны она почти вплотную примыкала к довольно крутой и высокой сопке, с другой полигон ограничивал продолговатый, невысокий бугор. На гребне этого бугра стоял столб с подвешенным к нему рельсом. С его помощью все в окрестностях полигона будут оповещены, что сейчас произойдет взрыв. По другую сторону бугра, почти рядом со столбом, находилась искусственная пещера, блиндаж взрывников. Туда, к запальной машинке, сходились провода ото всех электродетонаторов, заложенных в ящики с аммонитом на дне шурфов.

Работа сегодня шла быстрее обычного, так как конвойные, с нетерпением ожидавшие невиданного ими зрелища большого взрыва, ей, против обыкновения, почти не мешали. Последний ряд шурфов был засыпан за целый час до намеченного времени.