Чудно узорочье твое (СИ)

— Да ты, девка, белены объелась! — взвился дядька. — В такую даль тебя вез, силы тратил, в такие хоромы пристроил, а ты, неблагодарная, меня же и обирать!

— Пусть все мое вернет, — настырно стояла на своем Зорька, смело глядя гридню в глаза.

— Очами на меня не сверкай, я женатый, — усмехнулся тот в бороду. — Кобылу выпрягай, — приказал он Крыжу.

— Да что ж это, да как же это? Да как же я домой-то вернусь, без лошадки-то?

— Выпрягай, — холодно повторил Борята.

— Смилуйся, — Крыж бухнулся перед гридем на колени, — у меня внуки малые, сыны непутевые, на голодную смерть обрекает, окаянная. Вот и благодарность за труды мои, старания.

— Выпрягай кобылу, — гридень медленным движением огладил рукоять меча.

Крыж затравленным взглядом обвел собравшихся: гордо расправившую плечи Зорьку, хмурого гридня, любопытно притихшую челядинку и отрешенно стоявшего у стола хозяина.

— Так вон оно зачем милость такая, ограбить старика решили, уж и девку подговорить успели, пока я спину надрывал коробами, — Крыж сокрушенно покачал головой. — Передумал я, поехали домой, как ты хотела, — дернул он Зорьку за рукав. — Обойдемся без этих благодетелей, — потащил ее к двери. — Выдам тебя замуж за этого дубину Дедилу, теленка в приданое отдам, уговорила, только, чур, потом не плакаться.

Челядинка охнула, Борята раскатисто расхохотался, запрокидывая голову.

— Смейтесь — смейтесь, охальники, — проворчал Крыж. — Господь все видит. Ну, чего встала⁈ — рявкнул он на Зорьку, больно дергая за плечо. — Живо домой!

Внезапно Данила одним броском пересек горницу и, закрывая гостям путь, сунул в руку Крыжу кошель, а Зорьку, схватив теплой ладонью, оттащил от двери:

— Пу-у, у ме-а.

Дядька вцепился в серебро мертвой хваткой.

— Благодарствую, — быстро бросил он хозяину и был таков, только ступени насмешливо заскрипели под его удаляющимися шагами.

Борята снова довольно расхохотался.

— Зачем он ему добро отдал? — ничего не поняла Зорька.

— Решил, что старый хрыч сироту на торг продавать ведет, раз хозяин принять у себя не хочет, — отвернувшись от Данилы, проговорил Борята. — Вот пусть так и думает, что тебе больше идти некуда.

— А кобыла, корова? — пробормотала Зорька. — И за что стрыю[1] моему кошель?

— Кошель сейчас пошлю отроков отобрать да вернуть. А кобыла и корова и вправду дядьки твоего, то ты и сама ведаешь. Это я так, попугать. Обживайся.

И гридень вышел в темноту крыльца. Бабка тоже куда-то запропастилась. Данила и Зорька остались одни. Несколько мгновений они стояли, украдкой разглядывая друг друга.

— Благодарствую, — поклонилась Зорька.

Данила взял ухват, пошарил им в печи и извлек горшок. Показал жестом — ешь, выкладывая на стол ложку.

— Благодарствую, — снова поклонилась Зорька, усаживаясь вечерять.

Каша была теплой и рассыпчатой, хозяин положил рядом еще краюху ржаного хлеба и поставил крынку с квасом, сам сел тихо в углу, продолжая разглядывать гостью. Зорька прочла молитву и заработала ложкой, есть и вправду очень хотелось, ведь с обеда во рту не было маковой росинки.

— Куда хозяйке стелить⁈ — это появилась старушка, волоча второй короб из приданого, гораздо меньше. — Куда хозяйку спать укладывать? — жестами сопроводила она свою речь, указывая на Зорьку и благостно складывая руки под щеку.

— А-ма, — указал Данила на маленькую дверь.

— В ложнице? — удивилась бабка. — А сам-то где?

— О-у, — сел Данила на лавку у печки.

— Вот и славно. Сам туточки, я внизу со стариком своим в подклети, а тебе ложницу жалует.

— Мне не надобно, я и тут могу, на лавке, — стала отнекиваться Зорька, — у нас дома и ложниц никаких не было, — она снова зыркнула на хозяина.

Данила лишь махнул рукой.

— Уж не переубедишь, он у нас упертый, — бабка подсела к Зорьке, — и щедрый без меры, ничего не жаль, раздаст все, глазом не моргнет.

— Я то приметила.

— Бери все в свои руки, целее будет. Ты девка хваткая.

— А тебя, бабушка, как величают?

— Осьмуша я, бабкой Осьмой кличут. А дед мой, Проняй, расхворался, завтра повидаетесь. Вот мы и челядь вся, приглядываем за сердешным. Поди назовись ему, — чуть подтолкнула она Зорьку.

Та поднялась, на мягких ногах, сильно краснея, подошла к хозяину. Данила поднялся, торопливо подпоясывая рубаху.

— Зоряна я, Зорька. Зорькой кличут!

— Немко, — очень четко произнес хозяин, словно и не был немым.

— Это его Вольга научил. Вишь, как ладно, — за спиной похвалила Осьма. — А Данилой не получается себя кликать, трудновато.

А очи у него и не суровые вовсе, взгляд робкий, смущенный. И сама Зорька разволновалась. Ой, недобро у холостого парня девке жить да так-то в карие очи всякий раз заглядывать.

[1] Стрый — дядька по отцу.

Глава XXII Хозяюшка

Теплый солнечный луч прошелся по лицу, ласково потрепал по щеке.

— Солнце встало! Проспала! Корова не доена, стадо ушло! — Зорька скатилась с широкого ложа, больно ударившись коленями о дощатый пол.