Чудны дела твои, Господи!

– Приехал кто-то, – констатировал Боголюбов и поднялся. – Ты про земляничное варенье говорил, помнишь? Или тоже врал?

– Андрей, я не вру. А ты, между прочим, говорил, что варенья не ешь!

– Доставай варенье, а я куртку накину и самовар поставлю.

– Так ведь приехал кто-то!

– Это не ко мне, – уверенно сказал Боголюбов. – Должно быть, к соседям.

Он ушел в дом. Мотя бодро взбежала за ним на крыльцо, но дальше не пошла, постеснялась.

– Заходи, – пригласил Боголюбов. – Теперь можно заходить. Мы теперь с тобой вместе жить станем. А лаз под крыльцом заколотим, чтобы о плохом не вспоминать.

Мотя неуверенно мялась на пороге, но в дом не шла.

– Ну, как хочешь. – Боголюбов посмотрел на куртку, в которой приехал из Москвы, понял, что она ему не подходит, и привычной дорогой полез на чердак. Тут в груде старой одежды он раскопал пыльное коричневое пальто с барашковым воротником и подкладными плечами и нечто вроде бушлата из толстого солдатского сукна.

Пальто он немедленно напялил на себя, усмехнулся и сунул бушлат под мышку. Ступив на лестницу, он услышал припадочный лай, какие-то громкие голоса, показавшиеся незнакомыми, и вдруг забеспокоился и заспешил.

– Мотя, замолчи! Что ты орешь?!

– К тебе… гости, Андрей Ильич, – сообщил неуверенно Саша.

– Какие, к лешему, гости, – начал Боголюбов и осекся.

На дорожке под старыми яблонями жались друг к другу две красавицы, как будто свалившиеся с Луны.

Они жались потому, что боялись Мотю.

Мотя лаяла и кидалась.

– Твою мать, – выговорил Боголюбов отчетливо, подошел и крепко взял свою собаку за шелковый загривок. – Все. Хватит, Мотя. Успокойся.

– Она не укусит? – дрожащим голосом спросила одна из красавиц, он не разобрал, какая именно. – Ты ее держишь, Андрюш?..

Саша Иванушкин вытаращил глаза.

– Может, и укусит, кто ее знает. – Боголюбов погладил Мотю, которая уже не брехала, но все же рычала довольно грозно. – Добрый вечер. Предупреждать надо.

– Я тебе звонила, – сказала вторая красавица, – но ты трубку не берешь.

Боголюбов потрепал Мотю за уши. Она вопросительно на него посмотрела. Он был растерян и не знал, что делать, и Мотя понимала, что он растерян.

– Можно… пройти?

– Куда?

– В дом… наверное. В дом можно пройти?

Боголюбов пожал плечами на манер Саши Иванушкина.

– Проходите.

Красавицы одна за другой, сторонясь собаки, «прошли» в дом, а Боголюбов не прошел. Он сунул Саше бушлат, который тот принял, подкинул в мангал полено, уселся на свое место и запахнул полы коричневого пальто. После чего сказал:

– Хорошо! – и плеснул виски в стаканы себе и Саше. Мотя улеглась у его ног в позе благородного животного, несущего караульную службу.

– А это кто?

– Где? – осведомился Андрей Ильич.

– Андрюш, можно тебя? – тоненько закричали с крыльца. Мотя навострила уши и зарычала. – На минуточку!..

– Я отдыхаю! – крикнул в ответ Андрей Ильич. – Саша, ты достал варенье?

– Кто это приехал, Андрей?!

Красавицы рядышком постояли на крыльце, а потом осторожно сошли на землю. Их каблучки оставляли на дорожке ровные круглые дырки, очень глубокие.

– Если она кусается, ее, наверное, лучше увести. Андрюш, уведи ее, пожалуйста. Мы боимся.

– Куда же я ее уведу? Она здесь живет.

– Иванушкин Александр, – выпалил Саша и покраснел как рак. – Я заместитель директора музея. Ну, то есть Андрея Ильича.

И покосился на Боголюбова. Тот качался в садовом кресле и напевал «Жил-был у бабушки серенький козлик» на мотив «Сердце красавицы склонно к измене» из «Риголетто».

– Юля, – представилась одна из красавиц и протянула узкую холодную руку. Саша взял ее и пожал очень аккуратно.

– Лера, – представилась вторая, но руки не протянула.

Красавицы были красивы красотой несколько неестественной, журнальной, фотографической. Так выглядят девушки в телевизионной программе про моду и стиль, где их представляют как «модель и телеведущая» такая-то или «актриса и писательница» сякая-то. В обычной жизни Саша Иванушкин таких девушек не видывал.

Та, что назвалась Юлей, была темноволосой смуглянкой, крепко упакованной снизу в узкие джинсы, сверху в плотную маечку и коротенькую курточку. Та, которая Лера, была персиковой, нежной, короткие белые волосы продуманно и очень женственно взлохмачены. Она тоже была в джинсах, но свободных, рваных и ярко-желтой толстовке с иностранными буквами на груди. Фиолетовая кожаная куртка расстегнута, на носу темные очки. Должно быть, так, согласно журналам, следует одеваться в дальнюю дорогу.

– Андрюша, мы страшно хотим есть, – сообщила в сторону коричневого пальто и садового кресла та, что звалась Юлей. – Мы с утра едем.

Персиковая Лера молчала, смотрела в сторону. В огромных темных очках отражался закат.

Андрюша остался безучастен, а Саша засуетился. Он открыл кастрюлю с остатками мяса, уронил крышку, поднял, подул на нее, сдувая невидимые соринки, закрыл кастрюлю, оглядел дощатый стол с миниатюрой «Медведь на воеводстве» в центре, помчался в дом, вернулся с чистыми скопинскими тарелками и гранеными стаканами, выложил из пакета зеленый лук и красный помидор, помешал кочергой угли в мангале и плюхнул на решетку остатки мяса.