Чудны дела твои, Господи!

– Про деньги Нина тоже спрашивала, – вдруг вспомнил Боголюбов. – Откуда у меня деньги!..

– Ты сказал?..

– Пусть они сами выясняют.

– Кто они, Андрей?

– Вот именно, – сказал Боголюбов. – Они – это кто?..

На следующее утро он опять ушел из дому очень быстро, почти сбежал, чтобы особенно не расслабляться за кофе, который Лерка вчера купила и сварила целый кофейник, и не слишком вдаваться в размышления и глупые мечтания. Лера еще пару раз повторила, что уезжает, на что он не обратил ни малейшего внимания, а велел ей к его возвращению наварить ухи. Рыба в холодильнике.

– С чего ты взял, что я буду варить тебе уху? – поинтересовалась Лера. – И рыба хоть почищена?

– С того, что мне ухи охота, – излишне громко сказал Боголюбов, – и рыба почищена!

Посмотрел на бывшую жену внимательно, хотел еще что-то добавить, но не стал. Взял поводок и ушел с собакой за ворота.

Между прочим, машина Юлькиного кавалера куда-то подевалась. Должно быть, Саша ее забрал или местное начальство в лице Никиты Сергеевича, и Андрея это обрадовало.

Он пошел по весенней Красной площади к памятнику Ленину и некоторое время постоял, задрав голову и рассматривая вождя мирового пролетариата.

– Ну и что я должен делать? – в конце концов спросил он у вождя. – Брать штурмом телефон и телеграф? Захватывать мосты?

Вождь с его указующей рукой на самом деле занимал в рассуждениях Боголюбова очень важное место, и приход к нему задуман был неспроста.

Если бы не вождь с рукой, возможно, Андрей Ильич ни о чем бы не догадался!.. Он немного потоптался у постамента и попробовал воспроизвести указующий жест.

Стайка мальчишек притормозила в отдалении и стала пялиться.

– Смотри, че делает!

– Турист, точно тебе говорю!.. Они все с приветом!

– Может, он пародист? Из КВН? Они там так руками делают!

Андрей Ильич одернул куртку и пошел по площади с независимым видом. Из КВН, надо же!..

…Может, права Лера, и нужно прежде всего разыскать Иванушкина и выложить ему – как «лицу официальному»! – все свои соображения? Андрей Ильич вздохнул протяжно. Собственно, и соображений никаких особенных нет, есть только смутные догадки, ничем не подкрепленные и не объясняющие почти ничего. Или все же лучше обсудить их с Сашей?..

Боголюбов поморщился, махнул рукой и пошел дальше. Перед Сашей ему было не то что стыдно, а неловко, и советоваться с ним – как с «лицом официальным»! – не хотелось вовсе. Саша весь день занимается боголюбовскими делами и, видимо, будет заниматься еще долго, оттого и мается Андрей Ильич, оттого и неловко ему!.. Если бы третьего дня он дал себе труд выслушать сестру, не было бы никаких гонок по ночному лесу, пистолета и «угрозы жизни и здоровью»! А Боголюбов слушать ее не стал, и на помощь пришли посторонние люди – этот самый Саша, да еще невесть куда запропавшая позавчера Ефросинья! Выходило, что он, Боголюбов, должник, а чем и как отдавать – непонятно, и одалживаться еще больше ему в тягость. Не станет он одалживаться, пока, по крайней мере…

Вдвоем – Мотя на поводке и в голубом ошейнике – они завернули в музей. Дабы не смущать музейных смотрительниц, новый директор собаку привязал к решетке со стороны служебного входа и некоторое время честно провел в кабинете, просматривая и прочитывая личные дела. Думал он в это время совершенно о другом, и все это было пустой тратой времени. Потом придется еще раз читать, внимательно. Несколько раз позвонил большой красный телефон на столе. Директор английской школы – была в городе и такая, оказывается! – спрашивал, не выступит ли Боголюбов с лекцией о британском искусстве или, может, пришлет кого. Боголюбов обещал выступить лично. Настоятель монастыря осведомлялся, прибудет ли коллекция русской иконы для монастырской выставки в срок. Об этой выставке, мол, еще зимой договаривались. Позвонили из приемной министра, вежливо поинтересовались, освоился ли Андрей Ильич на новом месте, а также сообщили, что министр ждет звонка на будущей неделе, звонок в приемной «на контроле». Андрей Ильич опять вздохнул, еще горше. Отчитываться ему пока было не о чем.

Голова у него побаливала, и очень хотелось, чтобы перестала. От этой тупой, непрекращающейся боли он чувствовал себя болваном – вдвойне.

Под конец дня небо над парком набрякло, стало сизым и зимним, сразу потемнело, и из низких туч ни с того ни с сего хлопьями повалил снег, да так густо, что моментально залепил клумбу с первоцветами и дорожку. Жалкий мокрый голубь спланировал на подоконник, пристроился в угол и нахохлился.

Андрей Ильич захлопнул папку, проверил, правильно ли лежит на телефоне трубка на витом шнуре, замкнул дверь на ключ и вышел к своей собаке.

Мотя жалась под лавкой, вид у нее был растерянный.

– Ничто не предвещало! – сказал ей Андрей Ильич, отвязывая поводок. – С утра-то совсем тепло было.

Ему необходимо зайти «по делу» к писателю Сперанскому, но от густо валившего снега, наползавших из-за леса туч, которым не было видно конца, из-за сырого холода, от которого вдруг застучали зубы, очень захотелось домой.