Чудны дела твои, Господи!

Он дошагал до музея и вошел – на площади никого, все лавочки пустуют, ни старушек, ни внучков, ни автобусов, похожих на корабли, и только тут вспомнил, что музей закрыт, заперт!..

Сегодня понедельник, выходной, да еще и похороны Анны Львовны!..

Боголюбов потоптался возле не работающего по весеннему времени фонтана, ругая себя – как это он забыл?! – а потом все же подошел к ухоженной дверце флигеля с надписью «Служебный вход» и неизвестно зачем потянул кованую ручку. Дверь неслышно отворилась, так легко, что Боголюбов от неожиданности чуть не повалился назад.

Он вошел в тихое помещение и на всякий случай сказал громко:

– Добрый день!..

Никто не отозвался. Он прислушался. Из глубины старинного дома не доносилось ни звука.

Направо была еще какая-то дверь, запертая, и он пошел вверх по лестнице, как тогда с Сашей. В солнечном коридоре не оказалось ни души. Сейчас, кажется, налево, там короткий переход и большой белый зал, а помещение, где все случилось, на первом этаже.

– Есть кто-нибудь? – громко спросил Андрей Ильич и прислушался.

За кудрявой капроновой занавеской раздалось хлопанье крыльев, и с жестяного откоса сорвался жирный голубь. Дал круг, прибыл обратно и через стекло уставился на Боголюбова круглым немигающим глазом.

Голубей Андрей Ильич не любил.

Боголюбов дошел до высоких двустворчатых дверей, за которыми вроде бы был просторный белый зал с колоннами. Двери, ясное дело, оказались заперты. Красный глазок сигнализации мерно мигал под потолком. Боголюбов подергал начищенные медные ручки, впрочем, не слишком сильно. Еще не хватает разбирательств с охраной, если таковая прибудет по тревоге!..

Как попасть на первый этаж другим путем и есть ли этот путь, Андрей Ильич не знал.

Он вернулся в затопленный весенним солнцем коридор, стал у окна, сунул руки в карманы и спел про серенького козлика на мотив «Сердце красавицы».

И насторожился.

Через внутренний двор музея вдоль стены кто-то шел, он видел тень, неторопливо скользившую по круглой клумбе, похожей из-за только что распустившихся первоцветов на бело-голубое облако. Андрей Ильич прижался носом к стеклу и вывернул шею, пытаясь рассмотреть идущего.

…Музей закрыт, калитка и ворота в парк, кажется, тоже заперты. На воротах висячий замок, он видел его совершенно точно! Кто там ходит?.. Кто пришел сюда и открыл дверцу с надписью «Служебный вход», несмотря на понедельник и похороны Анны Львовны?..

Тень переломилась на дальней стороне цветочного облака и выступила на солнечный свет.

Андрей Ильич от неожиданности тихо присвистнул.

По музейному двору неторопливо шагала убогая Евпраксия или как ее?.. Ефросинья?.. Вещунья, предсказавшая скорый конец всего.

Андрей Ильич вдруг вспомнил: и городу, и дому быть пусту. Никого не останется. Одного уморили, за другим дело стало.

– Стойте, – громко сказал он и застучал в окно. – Подождите, мне нужно с вами поговорить!..

Она то ли не слышала, то ли не обратила внимания.

Он скатился с лестницы, выскочил на улицу и подбежал к высоченным кованым воротам, закрывавшим путь во внутренний двор и парк. Ворота были заперты. Андрей Ильич налег на чугунную створку, которая, разумеется, даже не дрогнула. Калитка с левой стороны тоже оказалась на замке. Мигал красный огонек сигнализации.

– Эй! – крикнул Андрей Ильич, пытаясь просунуться между прутьями решетки. Это было никак невозможно. – Вы меня слышите? Как вы туда попали?!

Никого и ничего.

Он отбежал немного и взглядом оценил решетку. Она была высока – значительно выше человеческого роста! – начищенные копья жарко горели под солнцем.

Боголюбов побежал вдоль решетки сначала налево, она спускалась к шустрой узкой речке, резко поворачивала и уходила в лес, а потом направо. С этой стороны она продолжалась серым бетонным забором, ощетинившимся по верху ржавой колючей проволокой.

Он вернулся к крыльцу с резным жестяным кокошником и вытер вспотевший лоб.

…Нет ничего странного и удивительного в том, что по музейному парку в неурочный час ходит какой-то человек. Наверняка парк не везде обнесен забором, как казначейство или пулеметный дот, есть и дырки и лазейки!.. Тем не менее Андрею Ильичу это показалось странным и зловещим.

Он сел на лавочку, прищурился на солнце и подумал немного.

Ефросинья или Евпраксия уж точно не могла состоять на службе в музее!.. Анна Львовна не была похожа на сердобольную старушку, помогающую всем сирым и убогим, несмотря на то что и Дмитрий Саутин, и Нина, и Александр Иванушкин пытались убедить его в обратном!.. Визит убогой в трактир «Монпансье» Анну Львовну напугал и встревожил, кажется, ей даже капли предлагали!.. А убогая совершенно четко заявила, что «никого не останется» и что уже «одного уморили»! Что она имела в виду, хотелось бы знать?..

Ни в ясновидение, ни в гороскопы, ни в предсказателей судеб Андрей Ильич не верил.

Вдалеке прогрохотал грузовик, тянувший на прицепе желтую бочку с синими буквами «Молоко». Боголюбов проводил его глазами и вернулся в музей.

По-прежнему никого не было на узкой лестничке и в залитом солнцем коридоре на втором этаже.

В человека-невидимку Боголюбов не верил тоже!..