Чудо

Что касается сюжета, его ни в коем случае не следует оценивать в той снисходительно-насмешливой манере, в какой привыкли выражать свои мысли специалисты по «подростковому чтиву». Сюжет «Властелина Колец» суров и трагичен: нарастающая тревога, страшное бремя Кольца, неотвратимое превращение обыкновенного хоббита в героя, причем в обстоятельствах, когда одинаково глупо надеяться на славу и бояться бесчестия. «Отвлечения», то есть ответвления от основной линии, спасают читателя: не будь их, накал страстей, возможно, оказался бы чересчур велик.

Я вовсе не хочу сказать, что эти «отвлечения» играют исключительно вспомогательную роль. Они – равноправная часть повествования. Чего стоит хотя бы петушиный крик над осажденным Гондором! Перечислять великолепные находки Толкина можно сколь угодно долго; я ограничусь упоминанием о двух, совершенно различных. Итак, первая находка – это, как ни удивительно, реализм. Война у Толкина до боли напоминает войну, пришедшуюся на молодость моего поколения. Все то же: бесконечное движение без цели и смысла, зловещая тишина перед битвой, «когда все замерло в ожидании», беженцы, крепкая мужская дружба, напускное веселье, бравада – и отчаяние, загнанное вглубь, и такие подарки небес, как целый бочонок доброго табака, «спасенный» из развалин… Автор в другом месте прямо говорит, что его привязанность к сказкам обрела зрелость во время воинской службы; вот почему мы вправе сказать о батальных сценах во «Властелине Колец» (цитируя гнома Гимли): «Отличные скалы! Вообще крепкие ребра у здешнего края». Вторая же находка состоит в том, что никакой персонаж – никакой народ! – не вставлен в текст только ради сюжета. Нет, все они здесь по праву; их следовало бы создать просто потому, что они добавляют «вкусности». Иной автор (найдись таковой, паче чаяния) посвятил бы тому же Древню книгу целиком. Ведь глаза Древня «переполнены памятью несчетных веков и долгим, медленным, спокойным раздумьем». Имя Древня росло вместе с ним на протяжении веков, и ныне он уже не в силах произнести его, ибо на это уйдет слишком много времени. Когда Древень узнает, что они с хоббитами беседуют на горе, мы слышим жалобы: «Слово-то какое коротенькое, а она ведь здесь стоит спокон веков».

Не знаю, можно ли рассматривать Древня как «портрет художника в юности»; но если бы он услышал, что некоторые ныне отождествляют Кольцо Всевластья с водородной бомбой, а Мордор – с Россией, он, по-моему, вновь стал бы жаловаться на «торопливость». Интересно, как долго росли Древень и мир Древня? Навряд ли так же быстро, как современные, государства меняют своих «врагов общества номер один»; навряд ли так же быстро, как современные ученые изобретают новые виды вооружений. Когда Толкин приступил к работе над «Властелином Колец», ядерных бомб не было и в помине; а ныне Мордор – в осовремененном облике – маячит у наших берегов. Но из толкиновского текста ясно следует, что Саурон вечен: война Кольца – лишь звено в поистине бесконечном ряду подобных войн. Пока нам хватает мудрости, и мы боимся бесповоротного торжества Саурона, когда «не станет больше песен». Но снова и снова приходят подтверждения тому, что «повеет страшным ветром с востока… и от лесов ничего не останется». И, победив в очередном сражении, мы не должны забывать, что эта победа – не окончательная. Тому, кто во всяком литературном произведении ищет мораль, нужно искать ее именно здесь: в отказе от безудержного оптимизма, равно как и от черной безысходности, во имя проникновения в суть человека – в ту неизменную суть, которую прославили героические эпохи. Тут особенно ощущается духовное родство «Властелина Колец» со скандинавскими сагами: бьют не иначе как молотом, но с состраданием.

«Но почему, – спросят меня, – почему, если вам хочется высказать серьезные соображения о человеческой природе, о реальных людях, почему необходимо для этих целей придумывать некую фантастическую страну, страну-небывалию?» Потому, отвечу я, что для Толкина наша реальная, повседневная жизнь имеет героический, даже мифический оттенок. Обратите внимание на то, как он обрисовывает своих персонажей. В реалистическом произведении потребовалось бы «описание характера», а Толкину достаточно назвать своего персонажа эльфом, гномом или хоббитом, и все становится ясно. Вымышленные существа доступнее и «прозрачнее», нежели подлинные люди; проще разглядеть, что у них внутри. А что касается человека в целом, человека как части вселенной, разве можно познать его до тех пор, пока он не предстанет перед нами в облике героя сказки? Во «Властелине Колец» ратник Эомера «зеленую траву» противопоставляет «легендам», точно сны – яви. На что Арагорн отвечает: «Бывает, что не различишь… Ты говоришь, по зеленой траве? Вот тебе и сказка средь бела дня!»