Чудо

Кто поместил его сюда? задумался он. Кто оставил его здесь?

Ответ был очевиден: никто.

Никто не мог проникнуть в его дом ночью. Никто не мог вломиться к нему в дом, положить камень в холодильник, а затем уйти, заперев все двери за собой.

Камень только появился.

Это было чудо.

Об этом стоило подумать. Чудо. Чудо — это то, что происходило в библейские времена, давным-давно, в далеких-далеких землях. Не здесь, не сейчас, не для него. К тому же чудеса обычно были связаны со спасением угнетенных людей, или с кормлением бедных и голодных, или каким-то образом с изменениями хода истории.

Они не были такими мелочными, они не были такими своеобразными.

Это были не поющие камни, появляющиеся в бытовых приборах.

Но с другой стороны — почему нет? подумал он. Почему они не могут быть такими?

Он осторожно сунул руку в холодильник и вытащил камень. Это был обычный кусок желтовато-коричневого песчаника, и, если не считать звуковых вибраций, ощущался в руке совершенно нормально; ничто в его весе или текстуре не указывало на то, что это что-то иное, чем обычный камень, который он видел или о который спотыкался тысячу раз в день на тропинке к ручью.

Но он пел. Громко, четко, голосом, слышным по всему дому, с идеальной четкостью самой дорогой стереосистемы. Он поднес камень к самому лицу, покрутил его, тщательно осмотрел, но не смог определить откуда исходил голос — то ли из центра, то ли с внешней поверхности камня.

И так, и так, предположил он.

Он положил камень на пол, немного понаблюдал за ним, прислушиваясь к пению. Оуэн понимал, что должен позвонить кому-нибудь, рассказать им о своей находке, но не знал кому, поэтому позвонил своему другу Заку — пусть лучше слухи распространятся от него.

И слухи разлетелись повсюду.

Не было никаких киношных глупостей, обычно сопровождающих подобное событие в фильме или на телевидении. Ни одно секретное правительственное агентство не пыталось отнять у него камень, ни один ушлый шоумен не пытался выманить его у него. Да, были интервью в средствах массовой информации, было повышенное внимание, да, адвокаты и агенты предлагали представлять его интересы, но все уважали его право собственности, все прислушивались к его мнению, уважали его решения. Отчасти это был страх, решил он. Никто не знал, что делать с камнем, и даже среди самых беспристрастных научных умов факт того, что он был избран, что камень попал именно к нему, заставлял относиться к нему с явным пиететом.

Постоянное общемировое пристальное внимание к его персоне поначалу было довольно пугающим. Профессор из одного восточного колледжа завел с ним разговор об отличии звукопроводящих свойств гранита от песчаника, другой профессор из другого колледжа хотел изучить конкретно его и его влияние на другие породы и минералы. Поступало много предложений сняться в ночных телевизионных ток-шоу, писатели-призраки предлагали написать его историю и в дальнейшем опубликовать в крупных издательствах, многочисленные режиссеры и начинающие документалисты хотели снять все, что возможно, от одного дня из жизни камня до его собственных скучных будней на ранчо.

Все согласились с тем, что камень был чудом. По этому поводу не было никаких дискуссий. Оуэн был тем, кто первым сформулировал эту позицию, и авторитет, дарованный ему правом собственности, запрещал споры. Мужчины и женщины, прослывшие в наши дни философами, спорили о значении чуда, церковные лидеры пытались подчинить его простоту своим собственным догмам, однако назначение и природа камня оставались совершенно непостижимы.

У Оуэна не было предубеждений, он не придерживался той или иной теории и не чувствовал необходимости классифицировать или понимать чудо. Он просто принял его.

Он познал и стал ценить оперу с тех пор, как обнаружил камень. Оуэн всегда был поклонником музыки кантри, и у него никогда не было никакого интереса к джазу или классике. Он не понимал такого рода музыку и автоматически считал, что не способен наслаждаться ею.

Но камень научил его другому.

Теперь он лежит в ящике, в уединенной комнатке. Оуэн слышит, как начинается чудо. Сатьяграха Филипа Гласса. Высокий тенор, поющий минималистичную партию.

Это одна из самых странных вещей в камне, размышлял Оуэн. У него был свой собственный голос. Он мог петь и сопрано, и баритоном, и тенором, и делать это в совершенстве, но голос камня всегда был одним и тем же, удивительно податливым инструментом с мгновенно узнаваемыми, изначально уникальными качествами.

Камень был певцом.

Может пение и есть чудо, думал он. Может именно поэтому камень здесь — учить их петь.

Но это звучало как какой-то бред, и он с неохотой отверг эту идею.

Однажды утром она появилась на пороге его дома.

Ее звали Нэнси. Она читала о нем в газетах и видела его в новостях. Она приехала из Калифорнии в Колорадо, нашла его имя в телефонной книге Франклина, и вот она здесь.