Чудо

Он стоял босиком в дверном проеме, уставившись на слегка полноватую женщину на своем крыльце. Она не была похожа на человека, способного на такое. Ее лицо было приятным, но заурядным, лишенным той искры бесшабашности, обычно характеризующей импульсивных путешественников. Она не пользовалась косметикой, а ее джинсы и блузка были сверхконсервативны, не подчеркивая и не преуменьшая ни одного из ее физических качеств. Она была из тех женщин, на которых он никогда бы не взглянул дважды — скорее всего, вообще бы не заметил, — и именно этот факт в сочетании с ее целеустремленной решимостью встретиться с ним и увидеть камень заинтриговал его.

Он пригласил ее в дом, извинившись за беспорядок и свой собственный утренний неопрятный вид. Она вежливо спросила, можно ли ей увидеть чудо, и он отвел ее к нему. Камень молчал, молчал большую часть ночи, но она почтительно стояла перед ящиком в его комнатушке и смотрела на него, ничего не говоря, только иногда облизывая бледные губы.

Он начал петь. Одну из арий Мао из оперы Джона Адамса "Никсон в Китае".

Камень пел более сорока минут, а потом, наконец-то, погрузился в тишину. Все это время Нэнси стояла перед ним не шелохнувшись, наблюдая и слушая с каким-то благоговейным трансцендентным выражением на лице, преобразившем ее черты так, что в конце концов Оуэн понял — не так уж она и заурядно выглядит.

Когда последняя нота, поглощенная неакустическими деревянными стенами комнаты, затихла, Нэнси продолжала стоять в трансе, пока Оуэн не откашлялся и не сказал, что пожалуй на этом все.

Они вернулись в гостиную, заняли места напротив друг друга на противоположных диванах и после неловкого начала, все-таки разговорились. Он спросил ее, зачем она приехала, почему проделала весь этот путь и приложила столько усилий, чтобы разыскать его. Сначала она утверждала, что ее влекло чудо, что она была так впечатлена, услышав по телевизору как поет камень, так потрясена самим фактом его существования, что у нее просто не было другого выбора, кроме как уволиться с работы, все бросить и совершить паломничество на ранчо Оуэна.

— Ты уволилась с работы? — с удивлением спросил он

Она кивнула, смущенная, но без сожаления.

Он не совсем поверил в это. Да, она была почти покорена красотой и величием чуда, но у него сложилось отчетливое впечатление, что для нее самой это стало неожиданностью, она не ожидала, что будет так восхищена камнем; и на самом деле знакомство с его творчеством не было первопричиной и целью ее путешествия.

Однако он не мог понять, зачем она приехала. В ее манерах и поведении не было ничего, указывающего на то, что она хотела каким-либо образом использовать чудо; он не мог объяснить мотив ее паломничества.

Он продолжал расспрашивать ее, давить на нее, и в конце концов она призналась. Оказывается у нее действительно был скрытый мотив для визита.

У нее было свое собственное чудо.

Он уставился на нее.

— Я никогда никому не говорила, — быстро проговорила она. Она не смотрела на него, а уставилась на свои руки на коленях, сжимая и разжимая кулаки. — Я никогда ничего не рассказывала. Оно у меня уже пять лет, и я… Я думала, я всегда думала об этом как о чуде, но, если честно, я не думала, что кто-то еще, кроме меня, воспримет это таким же образом.

— Что это? — спросил он ее.

— Это фляга, которая превращает воду в молоко.

Она полезла в свою огромную сумочку и достала зеленую армейскую флягу. Поколебавшись, она протянула ее Оуэну через кофейный столик. Фляга оказалась полной. Положив руку на крышку, он вопросительно посмотрел на нее. Она кивнула, и Оуэн отвинтил крышку.

Молоко.

Она снова ободряюще кивнула. Оуэн поднес флягу к губам и отпил. Молоко было холодным и вкусным.

— Где ты ее нашла? — спросил он.

— Однажды утром я проснулась, а она лежала на подушке рядом со мной.

Оуэн кивнул.

— Я тоже свой камень нашел утром.

Она заплакала, вытирая глаза.

— Я думала, я единственная. И когда я услышала о вас, я была так рада. Когда я узнала, на что она способна, я поняла — это чудо, но от того, что я ее получила, я не чувствовала себя счастливой, я была несчастна. Я думала, что я проклята. Я жила с этим пять лет, держала все в секрете и никогда никому не рассказывала об этом, — она шмыгнула носом. — Я не знала, что мне делать. Я не знала, что все это значит. Я этого не понимала.

Он обошел кофейный столик, сел рядом с ней и успокаивающе обнял ее за плечи.

— Мое чудо тоже никто не понимает, — сказал он. — Вот почему все так злы, расстроены, напуганы. Чудеса должны быть… Я не знаю. Указателями что ли, ну или чем-то подобным. Указующими знаками к истине. Они должны подкреплять веру в то, что сказано в Библии, что-то типа того, — он приподнял ее подбородок, заглянул в глаза. — Но наши этого не делают.

Она улыбнулась сквозь слезы.

— Нет, они этого не делают.

— Но это ничего, — сказал он ей. — Это нормально.