Чудо

— Вот так и будет, — сказал сосед, моясь под душем, — никакой пользы от твоей ванны, если она холодная. А назавтра еще хуже будет. Она тебя вообще не пустит.

— А куда она денется? — набычился Сейран. Иногда на него находило необъяснимое упрямство. — Вот, шиш ей, а не деньги… Этак каждая в день по сотне заработает, а то и больше.

— А ты, сынок, в чужих карманах деньги не считай, — резонно возразил сосед. — Ты свое здоровье считай.

«Ничего я больше никому давать не буду», — решил про себя Сейран, выходя в предбанник, где раздевались очередные двое пациентов. Они безропотно передали старухе деньги и прошли к ваннам с сознанием исполненного долга.

И напрасно он пытался втолковать ИМ, что же все-таки заставляет «человека разумного» терять разум, честь и совесть ради никчемных, потрепанных и смятых бумажек, эквивалента еще более никчемного и грязного металла. Напрасно он пытался представить себе, как в погоне за прибылью человечество открывало новые страны, возносилось на вершины современной техники и технологии, все глубже и глубже проникало в тайны Природы.

ИМ было неведомо чувство корысти.

Погруженный в свои мысли и споры, Сейран вышел в вестибюль и лицом к лицу столкнулся с женщиной, которую давеча ушиб чемоданом. Очнулся он только, услышав ее возмущенный возглас, и вдруг раскрыл глаза. И увидел ее. И сказал:

— Здравствуйте.

— Здрасьте, — ответила она, смерив его возмущенным взглядом. — Вы что, не можете не толкаться?

— Вы еще сердитесь? Я же нечаянно.

— Нечаянно? — возмутилась она. — Поглядите, какой вы мне синячище наставили! — она подтянула подол и показала багровое пятно, проступившее на бедре, чуть выше колена.

— Простите, — прошептал он. — Я не знал… я… Ну, пожалуйста, простите, — на лице его отразились отчаяние и искренняя мука.

Женщина рассмеялась.

— Да ладно вам. Не переживайте. Мне совсем не больно. Это после ванн всегда такие синяки бывают. Сосуды, говорят, от этой грязи очень хрупкими становятся. Я на лекции слышала. Ну, пока! — сказала она, собираясь идти дальше.

— Вы так босиком и пойдете по холоду? — спросил Сейран, заметив, что она в одних шлепанцах на босу ногу.

— Какой вы чудной! — усмехнулась она. — Что я вам, психованная? У подруги моей сапоги и колготки.

— Извините, — смутился он.

— Да чего уж там… пока! — и она заспешила по коридору. А он поглядел ей вслед и подумал, что ножки у нее хоть и маленькие, но стройные и красивые. Правда, совершенно белые. Какого-то неестественного белого цвета. И лицо такое же — белое, чистое, словно прозрачное, с легким румянцем на впалых щеках…

Разбудил его Вовка.

— Ты чего? Дрыхнешь? После ванны разморило? Ну-ну, давай! Этак ты все на свете продрыхнешь…

За окнами стояла ночь. В темноте поблескивали уличные фонари, похожие на унылые, тусклые лимоны, привязанные к палкам. Тело было каким-то чужим, будто налившимся тяжестью маслянистой грязи. Сейран с трудом возвращался в себя после долгого, утомительного сна, во время которого тщетно пытался объяснить ИМ сложности взаимоотношений между сильной и прекрасной половинами человечества. И хоть недавно ему исполнилось двадцать шесть лет, он не был достаточно искушен в этом вопросе. Вероятно, он несколько задержался в своем развитии. Возможно, потому, что был слишком поглощен изучением собственного подсознания и процессов, совершающихся в нем. Порою его посещали мысли и желания, вполне естественные для возраста, но он стремился поскорее от них отделаться, так как стыдился незримого наблюдателя, который постоянно присутствовал внутри его естества.

— Видел я кралю, которую ты в корпусе кадрил, — бубнил Вовка. — Ты бы на чужой-то каравай… Зубы целее будут.

— Какой каравай? — Сейран с удивлением взглянул на соседа. — Какие зубы?

— Да твои, твои. Шишарь один из местной шпаны ее облюбовал. Он уже трех кавалеров ейных на моей памяти отделал, — заявил Вовка, позевывая и хрустя пальцами. — Знатно отделал…

— Время-то сколько?

— Полвосьмого.

Резко поднявшись, Сейран принялся одеваться.

— Это ж надо, какой нетерпеливый, — усмехнулся Вовка. — Куда это ты так засобирался? Если на ужин, то уже поздно. Ужин в полседьмого.

Неожиданно Сейран почувствовал, что очень голоден. Он давно уже не испытывал такого здорового и приятного чувства волчьего голода.

— А что, кафе здесь нет?

— Насчет кафе не слыхал, чайные тут на каждом углу, только там не кормят. А кабаки — те есть.

— Ну, в кабак пойду, — сказал Сейран, продолжая одеваться.

— Обдерут, — убежденно сказал Вовка. — Как липку обдерут. У них на приезжих глаз наметанный. Особенно на тех, кто в первый день. Рублей на сорок тебя распотрошат, а уйдешь голодный.

— Ну, в магазин пойду.