Чудо

Похоже, он не догадывается, зачем она здесь, – принял ее за путешествующую даму.

– А они тут есть? – Слова прозвучали весьма язвительно.

Берн хохотнул:

– Ну, это зависит от того, насколько вашу душу волнует таинственная атмосфера древних каменных кругов, кольцевых фортов или курганов.

– Я не знакома со вторым и третьим.

– Думаю, это вариации на тему каменного круга. – Он скорчил гримасу.

– Значит, здесь все достопримечательности каменистые и круглые? – спросила Либ.

– Если не считать одной новой, – ответил Уильям Берн, – чудесная девочка, питающаяся воздухом. – (Либ насторожилась.) – Не то, что я называю реальными новостями, но мой редактор в Дублине говорит, что для августа сойдет. Однако на дороге у Маллингара моя лошадь повредила ногу, пришлось два дня ухаживать за ней, пока не поправится. А теперь, приехав сюда, я узнал, что меня не допускают в скромное жилище девочки!

Либ пришла в смятение. Вероятно, он пришел сразу после того, как О’Доннеллы получили записку от доктора. Право, если придать этому случаю больше публичности, разгорятся страсти. Надоедливое внимание газетного репортера только помешает надзору.

Либ хотелось извиниться и пойти наверх, пока Берн не наговорил чего-то еще про Анну О’Доннелл, но ей нужно было поужинать.

– Разве вы не могли оставить свою лошадь и нанять другую?

– Я боялся, если оставлю Полли, они пристрелят ее, вместо того чтобы кормить горячим пойлом из отрубей.

Либ улыбнулась, представив себе журналиста, скрючившегося у лошадиного стойла.

– Холодный прием в доме этого чудо-ребенка – настоящая катастрофа, – пожаловался Берн. – Я уже послал в газету по телеграфу язвительный отрывок, но теперь мне предстоит составить полный отчет и отослать его с ночным почтовым дилижансом.

Он всегда так словоохотлив с незнакомцами? Либ ничего не пришло в голову, как только спросить:

– Почему язвительный?

– Знаете, это ведь не говорит о порядочности семьи, если меня не пустили даже на порог из опасения, что я с первого взгляда раскушу их вундеркинда.

Это было несправедливо по отношению к О’Доннеллам, но едва ли Либ могла сказать ему, что он сейчас разговаривает с той самой особой, которая настояла на отмене посетителей. Она скользнула взглядом по его блокноту.

До чего же безгранично легковерие человека, в особенности в сочетании с провинциальным невежеством. Однако «mundus vult decipi, ergo decipiatur», то есть «если мир желает обманываться, то пусть обманывается». Так говорил Петроний[7]еще во времена Иисуса, и афоризм этот уместен и поныне.

Вошла Мэгги Райан с элем для Берна.

– Отбивные отменные, – сказал он ей.

– Перестаньте, – насмешливо ответила она, – голод – лучшая приправа.

– Я бы съела отбивную, – сказала Либ.

– Кончились, мэм. Есть баранина.

Выбора не было, и она согласилась на баранину. Потом склонилась над «Адамом Бидом», чтобы Уильям Берн не подумал засиживаться.

Когда в тот вечер в девять Либ подошла к хижине, она услышала жалобный хор молитв: «Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей. Аминь».

Войдя, Либ села на трехногий табурет. Они бубнили что-то, как малые дети, перебирая четки. Голова сестры Майкл была поднята, взгляд направлен на девочку. На чем она сосредоточена – на Анне или на молитвах?

Девочка была уже в ночной рубашке. Либ наблюдала за ее губами, вновь и вновь повторяющими слова молитвы: «…ныне и в час смерти нашей. Аминь». Она поочередно останавливала взор на матери, отце, бедной кузине, стараясь угадать, кто из них этой ночью замышляет обмануть ее бдительность.

– Сестра, останетесь с нами на чашку чая? – немного погодя спросила Розалин О’Доннелл.

– Нет, миссис О’Доннелл, но премного благодарна.

Мать Анны выставляет напоказ свое благожелательное отношение к монахине, решила Либ. Разумеется, им по душе знакомая и безобидная сестра Майкл.

Розалин О’Доннелл сгребла лопаточкой в кружок тлеющие угли в очаге, потом положила туда свежие торфяные брикеты и, вновь опустившись на пятки, перекрестилась. Как только свежий торф вспыхнул, она зачерпнула из ведра золы и разбросала над пламенем, погасив его.

Либ в оцепенении размышляла о том, что время, подобно тлеющим углям, может оставаться неизменным. В этих полутемных лачугах ничего не меняется со времен друидов и не изменится никогда. Ночь темна, и я далеко от дома.

Пока монахиня надевала плащ в спальне, Либ расспросила ее о прошедшем дне.

Если верить сестре Майкл, девочка выпила три ложки воды и побывала на короткой прогулке. Никаких симптомов улучшения или ухудшения.

– Если вы заметите подозрительное поведение девочки, – шепотом спросила Либ, – надеюсь, вы сочтете это существенным фактом и расскажете мне?

Монахиня сдержанно кивнула.