Чудо

– Когда что-то болит. Она говорит, это значит, что я приблизилась к Его кресту и Он может наклониться и поцеловать меня.

Монахиня, без сомнения, хотела утешить девочку, однако Либ пришла в ужас.

Анна дышала прерывисто.

– Хотела бы я знать, долго ли это продлится…

– Ты имеешь в виду умирание? – спросила Либ, и девочка кивнула. – В твоем возрасте это не происходит естественно. Дети такие живучие. – Подобного странного разговора с пациентом у Либ еще не было. – Ты боишься?

Немного замявшись, Анна чуть заметно кивнула.

– Я не верю, что ты действительно хочешь умереть.

Лицо девочки сделалось таким несчастным. Никогда прежде она не показывала этого.

– Да свершится по слову Твоему, – перекрестившись, прошептала Анна.

– Это не божеское деяние, – напомнила ей Либ. – Твое.

Веки девочки затрепетали и наконец опустились. Шумное дыхание смягчилось и стало ровным.

Либ продолжала держать опухшую кисть. Сон, временная благодать. Она надеялась, Анна проспит всю ночь.

За стеной началась вечерняя молитва. На этот раз пели приглушенными голосами. Либ дождалась окончания, когда все в хижине затихло и О’Доннеллы забились в свою нишу в стене, а Китти улеглась в кухне на скамье. Все звуки замерли.

Только одна Либ бодрствовала. Страж. Всегда будь подле меня в ночи.

Либ неожиданно для себя задалась вопросом, почему она хочет, чтобы Анна пережила эту ночь и все оставшиеся. Разве не следовало Либ из сострадания желать, чтобы все скорей завершилось? В конце концов, все, что она делала ради удобства Анны, – глоток воды, дополнительная подушка – только продлевало ее страдания.

На миг Либ представила себе, как ускоряет конец Анны – складывает одеяло, закрывает им лицо ребенка и наваливается всем телом. Это не составит труда и займет не более двух минут. Право, это будет актом милосердия.

Убийство.

Как могла она дойти до того, чтобы замыслить убийство пациента?

Это все от недосыпания и неопределенности. Неразбериха и грязь. Дикая болотистая местность, умирающий ребенок, и Либ в полном замешательстве.

Никогда не отчаивайся, приказала она себе. Разве это не один из непростительных грехов? Либ вспомнила историю о человеке, всю ночь сражавшемся с ангелом, вновь и вновь повергаемом ниц. Не выигрывать, но никогда не сдаваться.

Думай, думай! Либ изо всех сил старалась применить свой натренированный ум. «Какая может быть у ребенка история?» – это спросила Розалин О’Доннелл в то первое утро в ответ на вопросы Либ. Однако каждая болезнь имеет свою историю с началом, серединой и концом. Как проследить эту историю с конца до начала?

Ее глаза блуждали по комнате. Наткнувшись взглядом на ящик с сокровищами Анны, Либ вспомнила о сломанном ею подсвечнике и локоне темных волос. Брат, Пэт О’Доннелл, которого Либ знала только по фотографии с нарисованными глазами. Откуда взялась у его младшей сестры уверенность, что ей надо выкупить его душу ценой собственной?

Либ пыталась понять мучения Анны, поставить себя на место девочки, для которой эти древние предания были настоящей правдой. Четыре с половиной месяца голодания. Почему этой жертвы недостаточно для замаливания грехов простого мальчика?

– Анна. – Шепотом. Потом громче. – Анна!

Девочка силилась проснуться.

– Анна!

Тяжелые веки затрепетали.

Либ приблизила губы к уху девочки:

– Пэт сделал что-то дурное?

Ответа не было.

– Что-то такое, о чем никто больше не знает?

Либ ждала. Смотрела на трепещущие веки. Оставь ее, говорила она себе, вдруг почувствовав усталость. Какое это теперь имеет значение?

– Он сказал, это нормально. – Анна говорила еле слышно. Глаза по-прежнему закрыты, словно она спала.

Затаив дыхание, Либ ждала.

– Он сказал, она двойная.

Либ ничего не поняла.

– Двойная – что?

– Любовь.

Моя любовь принадлежит мне, а я ему. Один из гимнов Анны.

– Что ты хочешь этим сказать?

Теперь глаза Анны раскрылись.

– Ночью он был моим мужем.

Либ моргнула раз, потом другой. Комната оставалась на месте, но мир вокруг, кружась, погружался во тьму.

«Едва я усну, он приходит ко мне, – сказала как-то Анна, но она не имела в виду Иисуса. – Он хочет меня».

– Я была его сестрой и невестой тоже, – прошептала девочка. – Две в одном лице.

Либ стало тошно. Другой спальни в доме не было. Должно быть, брат и сестра спали в этой. Только складная ширма, которую она вынесла из комнаты в первый день, отделяла кровать Пэта – эту кровать, его ложе смерти – от матраса Анны, лежавшего на полу.

– Когда это случилось? – спросила Либ, чувствуя, как слова царапают ей горло.

Анна чуть пожала плечами.

– Ты помнишь, сколько было Пэту?

– Наверное, тринадцать.

– А тебе?

– Девять, – ответила Анна.

– Это произошло только однажды, Анна, – случайно или… – сморщилась Либ.

– Замужество – это навсегда.

О эта ужасная невинность ребенка! Либ еле слышно попросила ее продолжать.