Чудо Бригиты. Милый, не спеши! Ночью, в дождь...

— Отвергнутый поклонник, недруг мужа, чем–то разозленный сосед, — развивал Силинь свою теорию, приобретавшую правдоподобие. — Прикиньте сами, товарищ майор, вам же ясно, насколько обычно лишены логики все случаи изнасилования. А тут — тонко рассчитанное действие: Лигита Гулбис усыплена, чтобы не узнала нападавшего, затем раздета догола и оставлена в лесу с эфирным тампоном на лице, чтобы не могла проснуться до утра, до первых прохожих. Позор на всю округу! Может ли быть более утонченная месть?

— Вы полагаете, он даже не собирался изнасиловать свою жертву? — Меня поразило, что уже второй человек высказывал такую мысль.

— Тогда незачем было тратить столько времени, чтобы раздеть ее, а потом — унести с собой все до нитки.

— А пистолет, пистолет? — не отставал Козлов. — Он выпирает из любой конструкции, как абсолютно чужеродное тело.

— Если бы мы могли влезть в шкуру такого человека… Может быть, подросток подражал какому–то киногерою, может быть, человек подбадривал сам себя, как знать, — не смутился Силинь. — На практике пистолет ведь пригодился.

— Значит, у нас уже три рабочих варианта, — заключил Козлов, — которые условно обозначим как насильника, грабителя и мстителя. Проще всего напасть на след, идя по вашей линии, так как искать придется среди знакомых Гулбис. Вы потому так рветесь в бой, что надеетесь на легкий успех?

— Честно говоря, не люблю останавливаться на полдороге. Я нашел жертву, хочется найти и виновного. А потом с чистой совестью вернуться к моим воришкам.

— Звучит достойно, ничего не скажешь. Я поговорю с полковником, — повторил Козлов, и на сей раз в его словах слышалась сердечность. — Так или иначе, ждите моего звонка до обеда.

Я сейчас не отказался бы от чашки кофе, но майор не собирался открывать сейф; видимо, наши биоритмы не совпадали.

— Можешь курить, если хочешь, — заметив, что мои глаза сами собой закрываются, милостиво разрешил он. — Меня это больше не беспокоит.

— Давно уже?

Козлов глянул на часы:

— Через четыре часа и восемнадцать минут будет шестьдесят семь дней.

— И как? — Чтобы оправдать назойливость, я добавил: — Я тоже собираюсь бросить.

— Жить можно, — скривился он. — Только сон валит с ног. И живот растет, как пивная бочка. Зато дома — мир и согласие. Только надо как ножом отрезать, а не снижать норму постепенно.

— Тебе врач запретил? — продолжал я спрашивать, чтобы найти оправдание собственному безволию.

— Не было бы счастья, да несчастье помогло, — улыбнулся он. — Я в очередной раз забыл о годовщине нашей свадьбы и явился домой без цветов. Чтобы спасти ситуацию, как дурак, преподнес жене только что начатую пачку сигарет и письменное обязательство никогда больше не брать соску в рот. — После этого лирического отступления он выудил из письменного стола смятую пачку «Примы». — Вообще держу только для преступников, но отравители окружающей среды ничем не лучше.

Взглядом раненого зверя Козлов следил за тем, как я закуриваю, но приступ кашля, вызванный у меня крепким дымом, помог ему обрести душевное равновесие.

— Когда сможешь снова нормально разговаривать, зайди к полковнику. Без его согласия я не могу прикрепить тебя к оперативной группе. А заодно замолви словечко и за Силиня, старику нравится, когда хвалят его подчиненных.

Полковник Дрейманис сидел за столом, до такой степени свободным от бумаг, что возникало сомнение, работает ли он здесь вообще. В отполированной до блеска поверхности отражалось круглое лицо с характерными для сердечников мешочками под близорукими прищуренными глазами и с седыми, начесанными вперед волосами. Они, впрочем, лишь частично закрывали высокий лоб мыслителя — границей служила глубокая горизонтальная морщина, на висках спускавшаяся до уровня удивительно маленьких ушей.

— Мы очень польщены тем, что вы не ограничились наблюдениями одного ночного дежурства. Однако это усложнит вашу задачу: чем глубже будете вы знакомиться с работой милиции, тем больше встретите трудностей и недостатков. Журналисты приходят к нам только за сюжетом. Все остальное, как им кажется, можно сочинить куда лучше, чем оно происходит в жизни, — и психологически, и композиционно. К тому же, ваш народ почти всегда избирает главным действующим лицом нарушителя закона, вас интересуют его стремления к легкому заработку и сладкой жизни, социально–психологические корни преступления. Работник милиции — всего лишь винтик в механизме, который всегда помогает справедливости восторжествовать. Но ведь не только преступники, но и мы — живые люди с сомнениями и проблемами, со своими положительными и — простите мою откровенность — многими отрицательными качествами. Пишите по принципу: ошибаться свойственно человеку, и могу поручиться, что мы не станем обижаться. Не так уж мы слабы, чтобы и без приукрашивания не завоевать симпатии читателей.

— Как вы охарактеризуете совершенное преступление и все, что до сих пор предпринято?