Чудо человека и другие рассказы

Рассказ долго не могли опубликовать. Все же он, наконец, увидел свет. И если для читателей это был просто еще один фантастический опус, то для всей баржинской лаборатории он стал программой. Это была их мечта, их план, овеществленный фантазией и талантом Озола. И номер журнала лежал у каждого из них — у кого на столе, у кого дома…

V

Следующим заявился, как и следовало ожидать, Лешка, баржинский школьный приятель, руководитель теоретической группы лаборатории и вообще… Что скрывалось за этим «вообще», Баржин и сам не знал. Но без Позднякова лаборатория была бы совсем не той…

Лешка молча поставил на стол бутылку коньяку, ткнул в вазу букет гвоздик, потом подошел к Баржину, встряхнул за плечи:

— Ну, шеф, торжественные дары будут в следующий раз. Пока же нам не сорок а лишь тридцать девять, с чем и имею честь поздравить! И знаешь, давай сегодня ни о чем не думать! Будем пить, танцевать и рассказывать анекдоты. Договорились?

— Ага, — сказал Баржин, прекрасно зная, что ни он, ни Лешка при всем желании не смогут «ни о чем не думать». — Договорились. И давай-ка, брат, помоги мне накрыть на стол, не то Озол ругаться будет.

— Буду, — подтвердил Озол из кухни, откуда доносились уже совершенно неправдоподобные ароматы. — Еще как буду! Так что, если хочешь спасти шефа, Лешенька, — принимай командование на себя. Он у нас сегодня в расстроенных чувствах, чую. Он у нас сегодня недееспособный…

— Язва ты, — фыркнул Лешка. — Фан-та-сти-чес-кая.

— Кофе не дам, — парировал Озол. — А что твой коньяк без кофе?

— Мы уже идем! — взмолился Поздняков. — И в самом деде, пойдем, а то он такой, он все может…

Что бы Лешка ни делал, все получалось у него изумительно изящно. И сейчас, глядя, как он сервирует стол, Баржин снова, в который уже раз, не мог удержаться от легкой, «белой» зависти.

Будучи внуком, — точнее, внучатым племянником, — одного из композиторов «могучей кучки», Лешка обладал абсолютным слухом и неплохим баритоном, — на радость всей семье, прочившей ему великое будущее. Но он пошел в медицинский, а окончив — уехал в Калининград, где стал судовым врачом на БМРТ. Был он врачом, как говорили в старину, «Божьей милостью», блестящим хирургом и вообще универсалом. А если учесть, что к тому же он был отнюдь не из хмурых фанатиков а ля Баталов в роли Устименки, а человеком обаятельным, умеющим вызывать «улыбки дам огнем нежданных эпиграмм», знающим анекдоты ты чуть ли не «от Ромула до наших дней», — если учесть все это, то неудивительно, что всегда в везде он становился душой общества.

Когда-то они с Баржиным учились в одном классе. И встретились снова десять лет спустя, когда Лешка приехал в Ленинград поступать в ЛИТМО — Ленинградский институт точной механики и оптики — на факультет медицинской кибернетики.

— Понимаешь, Боря, — сказал он тогда Баржину, — как хирург я не могу сделать шага вперед без медкибернетики. Тяжко без нее. Специалистов пока мало, у меня же есть некоторые преимущества: я ведь практик.

Баржин сразу же решил, что Лешка будет в лаборатории. Будет, чего бы это Баржину не стоило. А своего он умел добиваться. Во всяком случае, большая часть теоретических разработок лонг-стресса — бесспорная заслуга Позднякова. Он был генератором сумасшедших идей, причем сумасшедших именно в необходимой степени, в отличие от бредовых по большей части идей Озола.

VI

Они уже почти покончили с сервировкой, когда пришел Гиго Чехашвили, а через две минуты вслед за ним — Зойка. Когда же раздался еще один звонок, Баржин чертыхнулся и сказал, глядя прямо в невинные глаза Перегуда:

— Шли бы уж все сразу, что ли! Все равно ведь ненатурально получается, несмотря на всю вашу чуткость…

Перегуд ухмыльнулся и, обернувшись, крикнул в лестничный пролет:

— А ну, давай сюда, ребята! Шеф приглашает!

Баржин не выдержал и расхохотался — до слез, чуть ли не до истерики, — впервые за этот вечер.

А через полчаса квартиру было не узнать. Лешка с Озолом сделали из стола что-то фантастическое, от чего даже у Баржина началось слюноотделение: Зойка с Зиминым — и когда они только успели? — умудрились натянуть через всю комнату нитки и подвесили на них всякую ерунду: серпантин, какие-то бумажки с лозунгами и картинками; над письменным столом был приколот лист ватмана, на котором Перегуд под Бидструпа изобразил в рисунках жизнь и творчество Б. В. Баржина от рождения до сегодняшнего вечера; на столе кучей Были свалены подарки: номер «Камчатки» с рассказом Озола, пепельница ручной чеканки — подарок Гиго, запонки — одна от Зойки, другая от Перегуда… Что-то еще, чего Баржин так и не успел рассмотреть…

— По местам! — рявкнул вдруг командирским басом Озол. — Равнение на именинника!

Перестроение было произведено в рекордные сроки а зазевавшегося Баржина под руки водворили на положенное ему место.

— Тост! — потребовал Озол.

Чехашвили монументально простер длань.

— Я буду краток, — сказал он. — Не по-грузински краток. На моей родине за такой тост из меня сделали бы шашлык. Но я не следую традициям, ибо помню, что краткость — сестра гениальномти. Итак…